Безмолвная. Книга вторая
Шрифт:
Веселье начинается на следующее утро с визита доктора, оперировавшего Лиру.
— Аньон хасейо, ЁнМи-ян! Я — Сун ЧуМан, твой лечащий врач. Как ты себя чувствуешь? — приветливо улыбаясь, здоровается он с порога. Дядька уже представлялся, я это помню, но, видимо, он считает своим долгом напомнить о себе очнувшейся пациентке. Похвально. В ответ показываю мужику большой палец — «Все отлично!». Не совсем соответствует истине, конечно: боль всё ещё преследует меня, но она терпима. ЧуМан хмурится, подходит вплотную. Осматривает обе ноги, безобразно распухшие и сменившие цвет на пятнистый фиолетово-жёлтый.
— Сильно болит? Не стесняйся, говори… Что с твоими глазами? — добавляет он, подняв голову и разглядев их необычный цвет.
В
«Да он не в курсе, что Лира немая!» — доходит до меня причина замешательства доктора.
— Ты не говоришь… — удивлённо произносит ЧуМан почти одновременно с моей догадкой, скорее констатируя факт.
Киваю.
— Позволь, я посмотрю.
Он отходит к стеллажу возле стены, достаёт оттуда пару латексных перчаток и медицинский металлический шпатель, возвращается обратно. Затем извлекает из кармана халата миниатюрный фонарик, просит открыть рот. — Давно у тебя эта немота? — спрашивает, закончив осмотр.
Ещё один кивок. Для наглядности пальцем рисую в воздухе горизонтальную восьмёрку: «Всегда».
— Удивительно… Я оставлю тебя, ЁнМи-ян. Ближе к обеду тебя переведут в обычную палату, и ты сможешь принимать посетителей. Поправляйся!
Сун ЧуМан выходит из палаты, идёт в сторону медсестринского пункта, где и тормозит. Ему становится дурно.
«Пресвятая ГуаньИнь, бедная девочка!» — взывает ЧуМан к небесам, осознав, что ЁнМи пришлось пережить. Там, в операционной, она не проронила ни звука, а ведь стоило догадаться, что это мог быть не результат качественной анестезии. Одним лишь контролем сердечных ритмов не узнаешь, что чувствует пациент, а она молчала до момента, пока её организм не начал сбоить от шока.
Проводив доктора взглядом, остаюсь в палате один и в полной растерянности.
«Неужели ЁЛин не сказала ему? Наверняка должна была приехать, как только ей сообщили… Если сообщили. Никому неизвестная девчонка, у которой из документов только „ай-ди кард“ с левой пропиской, попадает в больницу. Где искать концы? В телефоне копаться — так он заблокирован пин-кодом. По идее, ЁЛин должна была поднять панику, как только обнаружила мою пропажу. Вопрос: обнаружила ли? На работу она уходит позже меня, а вечером я слишком поздно прихожу, когда она уже спит. И чаще всего моя онни пьяная. Как тут поймёшь, что происходит? Надеяться, что бармен из клуба — будь он трижды неладен — через ЁнИль оповестит онни о беде тоже глупо. Может, он и не знает о том, что случилось на заднем дворе их заведения. А если полиция нагрянула к ним в гости, то подавно будет молчать, если только его не сдаст руководство. Но и тут он может отмазаться, сказав, что ЁнМи его знакомая, без уточнений — откуда. Кстати, что-то не торопятся блюстители порядка меня навещать. Ждут, пока перееду? И что им говорить, когда пожалуют? Я ведь нифига не видел. Ни лиц нападавших, ни их количества. Только голоса, похожие на те, что принадлежали танцовщицам. Но это вряд ли можно считать неоспоримой уликой. Любой грамотный адвокат опровергнет мои слова, если покажу пальцем на тех девчонок. Остаётся надеяться на записи с камер, адекватность руководства клуба и профессионализм местной полиции. Хотя насчёт предпоследнего — это я погорячился. Какая может быть адекватность, если после первого же выступления администратор предлагает продвижение по карьерной лестнице через постель, а бешеные суки набрасываются из-за увольнения одной из них и ломают ноги. Могли бы отделаться угрозами, а не подписывать себе уголовную статью. Или здесь так принято? С чего вдруг такая агрессивность? Выступил я отлично — бесспорно. Правда, танец — так себе. Будь моя воля, ни за что бы не согласился его повторить на публике: механические движения и полное отсутствие сочетания элементов. Одним словом — шлак!»
Мыслительный процесс прерывают две медсестры, явившиеся переселить пациентку в новые хоромы.
Новые пенаты не менее просторны, чем предыдущие, только в них ещё и отсутствуют медицинские шкафы, стеллажи да многочисленные приборы, являющиеся неотъемлемой составляющей палаты интенсивной терапии. И эти хоромы рассчитаны на одного меня! Тут и телек с игровой приставкой, и вид из окна на парк, и кондиционер… и даже собственная уборная. Не хватает холодильника с запасом съестного и возможности запереться изнутри. Но и так более чем хорошо, особенно если вспомнить шестиместную палату со скрипучими кроватями и обшарпанными стенами в «Мариинке», где из удобств лишь радиорозетка. Как-то в молодости, в прошлой жизни, довелось мне в той больничке на Литейном проспекте поваляться. То ещё удовольствие… Но там, во всяком случае, я мог передвигаться. А как здесь быть? Захочешь в туалет — зови медсестру: благо кнопка соответствующая имеется. А если прогуляться? В кресло-каталку садиться? Наверное. Мои ноги в стальных стабилизирующих клетях сейчас даже автографами не испишешь — гипса-то нет.
Покатушки по больничным коридорам наводят меня на свежую мысль, что надо бы узнать судьбу своего телефона и маякнуть онни: мол, жив-здоров. Пусть новые линзы привезёт, пока полицаи не нагрянули. Срисуют фиолетовые глаза — отмазывайся потом, почему на фотке другие. Хотя об этом надо было раньше думать, прежде чем старые выкидывать. Но уж больно некомфортно с ними было, а ёмкости под «стекляшки» в радиусе вытянутой руки не нашлось.
Обед проходит тихо, но после начинается гостепад. Первой заявляется ЁЛин. Она входит в палату, когда я занимаюсь выбором — во что бы погонять на приставке из имеющегося в наличии. Игры в ней находятся на жёстком диске, что убирает необходимость жонглировать болванками. Удобно для безногого.
— Аньон, Лира, — здоровается женщина, закрыв за собой дверь. Отложив геймпад, машу рукой в ответ и приветливо улыбаюсь гостье. Надо признаться, я рад её видеть — всё-таки, почти родной человек в этом муравейнике. Не меньше я рад привезённым гостинцам.
— Я забрала твой телефон с хранения и захватила из дома зарядку. А ещё твои линзы. — ЁЛин принимается выгребать из сумочки перечисленные предметы, а я обращаю внимание на судорожные движения женщины. Смиренно вздохнув — «Ничего не поделаешь, придётся устраивать обнимашки, чтобы успокоить её» — аккуратно беру онни за руку и тяну к себе. ЁЛин, кажется, только этого и ждёт. Она прижимает Лиру к себе, и я чувствую, как дрожит её подбородок на моём плече.
Посидев в объятиях друг друга несколько минут, отстраняемся, но женщина не спешит прерывать тактильный контакт. Она кладёт ладони Лире на предплечья, заглядывает ей в глаза.
— Прости меня, пожалуйста, — сквозь слёзы произносит ЁЛин. — Я должна была уделять тебе гораздо больше внимания, а не бросать всё на самотёк. Ты пострадала из-за меня!
«Ну начинается!»
Единственный способ прервать поток ненужных слов — сказать что-нибудь подходящее, ибо одними жестами тут не отделаешься. Включаю телефон, жду, пока тот загрузится, пишу.
[С тебя тичер, и завязывай с пьянством. Остальное — мелочи. Договорились?]
Кратко и лаконично. Но сюсюкаться с онни я не хочу, также как и уговаривать её не винить себя. Она сейчас на эмоциях и может навоображать чёрте что. Успокоится, и без посторонней помощи осознает, какие это глупости.
— Хорошо! — кивает ЁЛин, и её глаза «наполняются» светом.
К счастью, она не лезет с расспросами о том, почему меня дёрнуло сменить место работы. Наверняка понимает, что не от скуки. Об инциденте она тоже не говорит, лишь изредка бросает взгляд на мои ноги, лежащие поверх одеяла. Сидим, молчим… С удивлением обнаруживаю, что общих тем для разговоров у нас нет.