Безмужняя
Шрифт:
Теперь он еще дольше задерживался в синагоге после вечерней молитвы. Когда прихожане расходились, он уходил в западную комнату, заполненную книгами еще со времен реб Исроэля Салантера, со свечой в руке взбирался по лесенке к верхним полкам, вытаскивал большие запыленные фолианты и часами листал их. Это были респонсы по поводу агун.
Реб Довид помнил все, что рассказала ему Мэрл. Но когда он углубился в изучение вопроса, ему захотелось выяснить у агуны множество дополнительных подробностей. Однако пока он не пришел к определенному заключению, он не хотел, чтобы агуна знала, что он занимается ее делом: он опасался, что она придет просить и своими слезами повлияет на его решение. К тому же он не мог вызвать
Через несколько дней после разговора Мэрл с женой раввина Калман пришел узнать, что слышно. Белошвейка сидела у своей швейной машины; окаменевшее лицо и резкие морщины в уголках плотно сжатых губ выражали беспощадное осуждение самой себя: так тебе и надо! Она уже успокоилась и больше не плакала, но не могла простить себе, что молила о разрешении выйти замуж. «Молила, молила!» — иголками кололо в мозгу. Потому и вышло, что когда она захотела сделать доброе дело, помочь раввинше, та обвинила ее в попытке подкупить раввина.
Мэрл спокойно и подробно поведала Калману обо всем, что произошло, и устремила на него холодный взгляд: она просит, чтобы он раз и навсегда оставил ее в покое.
Ошеломленный Калман вышел из дома и, лишь оказавшись на улице, вздохнул: ох, какое же сокровище он потерял! Но он не сдастся, нет! Из слов Мэрл он понял, что раввин еще не отказал ей. И пусть раввинша боится, что реб Довид на этот раз поступит наперекор остальным раввинам, как уже бывало и раньше, — но он, Калман, ни в коем случае не упустит такую возможность.
К вечерней молитве Калман был в Зареченской синагоге; он дождался, пока все разойдутся, и представился полоцкому даяну как тот самый человек, который сватается к агуне. Реб Довид молчал, и Калман осмелел и на свой лад рассказал раввину все подробности об агуне, пояснив, что другие женщины, мужья которых были в истребленной одиннадцатой роте, давно вышли замуж. Только белошвейка по добродетельности своей и потому, что очень хорошо жила со своим мужем, ждала его возвращения уже почти шестнадцать лет.
— А откуда вы знаете, что она хорошо жила со своим мужем? — спросил раввин.
— Об этом знают все. А кроме того, разве вы, ребе, не убедились, что она — благороднейшая из всех живущих в этом мире женщин?
Раввин промолчал, а у Калмана хватило догадливости уйти, оставить полоцкого даяна в одиночестве. Но на следующий вечер Калман пришел снова, и раввин опять расспрашивал его, хорошо ли жила агуна с ее погибшим мужем. Раввин объяснил, что для верного решения важно знать, имеются ли свидетели того, что муж и жена любили друг друга.
Калман привел неопровержимые доказательства: ведь если бы белошвейка не любила своего мужа, она не стала бы ждать его почти шестнадцать лет, тем более что доныне она не отличалась особой религиозностью; а что касается любви ее мужа к ней, то, во-первых, это подтвердит каждый, кто только взглянет на нее, а во-вторых, полгорода знает, что муж любил ее без памяти. Калман еще долго говорил и закончил тем, что если б столяр был жив, он бы даже с другого конца света пешком вернулся к своей жене.
На третий день вечером реб Довид снова сидел в задней комнатке Зареченской синагоги, обложившись томами «Нода би-Иегуда» Хасам-Сойфера [48] и «Беер-Ицхок» ковенского раввина Ицхока-Элхонана Спектора [49] . Устав от изучения книг, он глядел на пламя свечи и бормотал:
— Владыка мира! В респонсах об агунах нет того, что я ищу, но в Торе Твоей написано — милосердия! И сердце мое разрывается от жалости к одинокой женщине,
48
Хасам-Сойфер (1762–1839) — один из «столпов» ортодоксального иудаизма. Раввин, галохист. Жил в Германии, Венгрии и Словакии. «Нода би-Йегуда» — один из главных его трудов.
49
Ицхок-Элхонан Спектор (1817–1896) — литовский раввин и ученый-талмудист, один из лидеров российского еврейства. С 1864 года и до конца жизни занимал должность раввина Ковны, где основал ешиву.
Реб Довид отводит взгляд от свечи и снова обращается к книгам.
Решение придется основать на комментарии «Мордехай», который ссылается на рабби Элиэзера Вердунского [50] . Но все ранние авторитеты воюют с рабби Элиэзером, а Бейс-Йосеф [51] нападает на него еще ожесточенней, чем другие. Сослаться на одного из ранних мудрецов и решиться? Реб Довид встает и принимается ходить по комнате: будь что будет! Если никто из раввинов не хочет брать на себя ответственность — что ж, тогда он сам, полоцкий даян, освободит агуну!
50
Рабби Элиэзер Вердунский — выдающийся итальянский тосафист, живший в первой половине XIII века в Вероне. На него часто ссылается в своем комментарии «Мордехай» знаменитый германский раввин и законоучитель Мордехай бен Гилел (ок. 1250–1298). Вердунский (ме-Вердуна), вероятнее всего, искаженное Веронский.
51
Бейс-Йосеф (Иосиф бен-Эфраим Каро; 1488–1575) — выдающийся раввинский авторитет и кодификатор, известен, в частности, как автор «Шулхан оруха».
Он слышит чьи-то шаги в пустой синагоге и настороженно вздрагивает: не несут ли ему дурную весть? Он резко оборачивается и видит в дверях человека, который сватается к агуне. Реб Довид пристально глядит на пламя свечи и произносит, чеканя каждое слово:
— Пойдите и сообщите агуне, что она может выйти замуж.
— Она уже не хочет, — печально тянет Калман, — она строго-настрого приказала мне оставить ее в покое.
— Пойдите и скажите ей, что раввин просит ее сейчас же прийти в синагогу. Я прошу ее спасти моего ребенка.
Калман поспешно и тихо уходит. Реб Довид берет свечу и переходит из тесной маленькой комнатки в пустой и глухой зал синагоги.
— Полоцкий даян просит вас сию же минуту прийти в синагогу. Его ребенок снова в опасности! — крикнул Калман, вбежав к белошвейке. Произнести неправду тихим голосом ему было сложнее, чем закричать, а сказать правду он боялся.
«Боже! У меня злое сердце! — подумала Мэрл. — Раввинша обидела меня, и я перестала интересоваться больным ребенком!» — Она быстро сбежала по лестнице, даже не взглянув на Калмана.