Безопасность непознанных городов

Тейлор Люси

— Возможно, ты удивишься, но это действительно так.

— Тот мужчина, которого вы изувечили, вряд ли бы согласился.

Симона тихо поцокала языком.

— Если бы ты захотела его оскопить, Мира тебя не заковала бы.

— Я не садистка.

— Да? Когда ты его трахала, казалось иначе.

— Это не убило бы парня, а то, что вы с ним сделали, может. Сама мне говорила.

— Подобно остальным, он явился в Город, чтобы испытать то, чего нет в обычном мире, — сексуальное возбуждение, которое затмевает все, любую боль, посторонние

мысли и скорбь. Порой то, что предлагает Город, мучительно... может, хуже всего, от чего ты бежала, но это не имеет значения. Теперь ты здесь и не выбираешь, что с тобой случится, как не выбирал он.

— Но мне среди вас не место.

— Ты пошла за мной, верно?

— Но я предпочитаю мужчин.

— И только что одного получила.

— Ты знаешь, о чем я.

— Не волнуйся, у тебя будут мужчины, с которыми можно потрахаться. Но ты должна остаться с нами.

Ночью Беззубый умер. Несколько женщин вынесли его тело на улицу. Возможно, продали какому-нибудь скупщику изувеченных трупов, потому что вернулись с едой и вином.

Забрав свою долю, Симона предложила Вэл ломоть хлеба и бокал темно-рубиновой жидкости. Вэл брезгливо отказалась.

— Эй, не знаю, что ты подумала, но это не кровь. Мы доходим до крайностей, но мы не сумасшедшие... не то что те, кто действительно ест человечину. В бокале просто вино.

Вэл откусила хлеба и, отпив горькой жидкости, ощутила, как та приятным теплом разливается по телу.

— Умничка. Нужно есть, не то ослабеешь. Здесь люди забывают о пище и сне. Никак не восстанавливают силы. Вот почему так много всяких доходяг... пытающиеся совокупляться скелеты; умирающие мужчины, у которых встало в последний раз, пристающие с просьбами попрыгать на их члене; женщины, измученные до такой степени, что больше не могут раздвинуть ноги и открыть рот, но еще в слезах молят о сексе. Смерть от истощения у всех на глазах в Городе обычное дело.

Вэл глянула на толстую, как свинья, Миру, которая мелкими кусочками поедала хлеб с маслом, зажатый во рту другой женщины.

— Кому-кому, а Мире не грозит смерть от недоедания.

— Мира наслаждается сексом по-своему. У нее нет клитора, но есть язык. С помощью этого органа она и получает удовольствие.

Вэл жевала хлеб и прихлебывала вино. Думала о плоти и семени. О Сантосе, Резе и Маджиде.

— Не ожидала, что здесь будет вот так.

— Не ты одна такая. Я тоже не ожидала.

— Тогда отпусти меня. Сними цепь.

— Все так говорят. Слишком поздно. Ты нам нужна, и, поверь, мы тоже нужны тебе.

— Вы не можете держать меня на цепи вечно.

— Только до тех пор, пока ты не решишь с нами остаться. Поверь, это произойдет быстрее, чем тебе кажется.

Вэл ударила Симону и оцарапалась о кольцо в ее брови. Выпад скорее потряс собеседницу, чем причинил боль. Рядом с пирсингом выступила бисеринка крови и тонкой струйкой устремилась к губам, где Симона смахнула ее языком с таким видом, словно ей очень нравится вкус.

— Тебе бы стоило выучить

правила, не то влипнешь в серьезные неприятности. Город — жестокое место. Вот почему тебе стоит радоваться возможности присоединиться к нашей семье.

— Не сказать чтобы мне стало легче.

— Ты попала сюда потому, что хотела, верно?

— Да, я хотела попасть в Город, а не сидеть на цепи в логове психанутых сексисток.

— Значит, предпочитаешь трахать мужчин, а не мучить? Знаешь, некоторые здесь сочтут тебя извращенкой.

Нагнувшись, Симона медленно провела Вэл между ног пирсингованным языком. Вэл позволила, но никак не ответила на ласку. Симона подняла взгляд, в ее зубах торчали темные лобковые волосы.

— Возможно, сейчас тебе так не кажется, но мы действительно семья, причем многие из нас никогда не имели другой. Просто поверь. Со временем ты поймешь: в месте, где каждый день кучу женщин затрахивают до смерти, с нами куда лучше, чем самой по себе.

Вэл покачала головой и стиснула бедра, отвергая искусные оральные ласки Симоны.

— Ладно, спи, — наконец сказала та. — Завтра возвращаемся в пустыню.

— В пустыню? Ты о чем?

Но Симона уже ушла доставлять наслаждение кому-то другому. Остальные женщины либо вяло ласкали друг друга, либо спали.

Поначалу Вэл пыталась протиснуть ступню через кандалы, но вскоре убедилась в тщетности усилий и затихла. Никто не прикасался к ней.

Ни поцелуи, ни ласки не питали просторы обнаженной кожи. Накатили одиночество, ощущение собственной незначительности и голод по человеческому теплу. Давняя фобия перед путами затмилась другим, более сильным страхом: стать отщепенкой, той, кого никто не захочет коснуться, поцеловать, в кого никто не захочет войти.

Если это случится, она попросту перестанет существовать. Кожа усохнет от голода, сердце превратится в скукоженный шарик.

Устыдившись глубины собственного примитивного страха, Вэл свернулась клубком на убогом ложе и, глотая слезы, попыталась не обращать внимания на звуки по соседству, где чья-то плоть исследовала плоть.

«Словно в скверном сне, — подумала она. — Я хотела найти Город, чтобы обрести свободу, а теперь у меня ее меньше, чем когда-либо. Что я наделала?»

Вэл попыталась себя приласкать, и вскоре отчаяние уступило, позволив ей обрести недолгое убежище во сне.

21

Брин постепенно учился не только терпимее относиться к зеркалам, но и наслаждаться своим отражением в них.

Зажав зеркало между ног, он широко открыл рот и свистнутой у трупа пилкой подточил себе передний зуб, придал ему форму клыка.

Теперь Брин мог смотреть в зеркала, не отворачиваясь с тошнотой и отчаянием. Хватит без толку сокрушаться о пропавшей красоте. Все это неважно. Если любовники не вьются вокруг сами, он будет брать силой, заменяя хлопотное ухаживание принуждением и измывательствами.