Безопасность непознанных городов
Шрифт:
— С женщиной?
— Нет, c мужчиной. Он работал в той же школе, где я преподавала английский. Я думала, без Мустафы и детей мы сможем вдосталь наладиться друг другом, устроим своего рода медовый месяц. А Мустафа забрал сына и дочь, снял все деньги с наших совместных счетов и испарился. Позвонил мне с требованием развода, сказал, что узнал о моей измене, что я негодная мать и ему бы следовало меня убить, отрезать мне сиськи и бла-бла-бла — словом, обычный вздор мнящего себя крутым самца.
— И ты не могла ничего
— Да, ведь они были в Ираке и я, как его жена, не имела там прав. Если бы отправилась за детьми, могла не вернуться. Мустафа меня убил бы или по крайней мере запер в четырех стенах.
В уголках ее глаз заблестели прозрачные бусинки-слезинки. Вэл зачарованно наблюдала. Капли влаги, дрожавшие на ресницах Симоны, напоминали полированный кварц. Впервые за все время в Городе Вэл увидела слезы.
— Как давно ты лишилась детей?
Пожав плечами, Симона языком смахнула песок с губ. Тот набился и в волосы, спутав их в колтуны.
— Год, месяц? Ты, наверное, уже понимаешь, что время здесь кружит и кружит, словно рыбешка, смытая в унитаз. Точно знаю одно: после того как поняла, что Мустафа никогда не вернет мне детей, я бросила человека, в которого считала себя влюбленной. Пристрастилась к выпивке. Спала со множеством мужчин. Затем и с женщинами тоже, а потом с мужчинами и женщинами сразу. Мне всего было мало.
— А затем ты услышала об этом месте.
— От одной женщины, с которой познакомилась в Марселе. Доминатрикс. Она хлестала меня и попутно рассказывала о Городе.
Резкий ветер закручивал песок в маленькие торнадо. В неверном свете луны пустыня казалась живой, полной кружащихся дервишей в светло-коричневых одеяниях.
— Тебе когда-нибудь хотелось его покинуть? И вообще, возможно ли это?
Симона вытерла слезы и поморщилась.
— А потом что? Вернуться во Францию? Применить мои новые таланты в порноиндустрии? Смысл покидать Город? Я больше почти не вспоминаю о Марке и Ариэль. Только порой...
— Да?
— Порой меня тревожит, как слабо я их помню. Лица моей дочурки и сына... я забыла облик моих детей. Забыла звук их голосов, любимые игрушки и телешоу. Такое ощущение, будто это дети какой-то другой женщины и я знаю о них только понаслышке.
— Хотя бы попытайся выбраться отсюда и отыскать их. Это реально ты же знаешь. Не одна ты такая, люди находили помощь и возвращали своих детей из чужих стран либо законными средствами, либо силой. Нельзя сдаваться.
— Я сдалась, когда прибыла сюда.
— Если любишь их, почему сидишь и ничего не делаешь?
— Как мне смотреть своим детям в лицо? То, что я здесь творила, то, чем наслаждалась... Я теперь другой человек. Даже если и смогу отыскать Марка и Ариэль, они не узнают меня такую.
— Значит, просто забудешь о них?
— Если получится.
— Не верю.
— Вот как? Чья бы корова мычала. Не слишком-то
Вэл, поежившись, отвернулась.
— Возможно, ты права. Возможно, говорить о поисках Маджида проще, чем делать что-либо существенное. Но дети... дети ведь совсем другое. Они всегда остаются твоей кровинкой, что бы ни случилось. Ты любишь их, но твои чувства не влюбленность. Скажешь, я неправа?
— Думаю, немного того и другого. Когда они малыши, ты испытываешь нечто очень похожее на влюбленность. Муж и любовник на время отходят на задний план. Но затем дети взрослеют и становятся независимее. Ты понимаешь, что они не часть тебя, и влюбленность проходит. Марк и Ариэль теперь кажутся нереальными. Так лучше. Менее болезненно.
Симона погладила Вэл по волосам:
— Однажды ты сказала, что не можешь иметь детей, но я могу. Подумываю зачать с одним из этих мальчишек, что слоняются вокруг лагеря. Мы могли бы воспитать ребенка вместе, ты и я. Что скажешь?
— Ты вроде как явилась сюда ради волнительных ощущений и чего-то нового, а теперь говоришь так, будто хочешь семью.
— А что в ней плохого?
— Она у тебя уже была, и взгляни, что из этого вышло.
— Да, знаю. Я совершила ужасную ошибку и отдала бы все, чтобы ее исправить. Увы, это невыполнимо. Остается лишь жить дальше, и как можно приятнее. Я хотела бы снова иметь ребенка, семью. Неужели тебе не хочется того же?
— Временами мне хочется опять стать ребенком, но чтобы рядом был кто-то добрый и любящий, тот, кто не причинит мне боли. Увы, слишком поздно.
— Нет, не поздно. Не поздно, если окружим друг друга и наше дитя любовью, которую недополучили сами.
— Так по-домашнему... А насиловать и кастрировать будем просто в качестве хобби?
Плечи Симоны задрожали. Она тихо всхлипнула.
— Меня все это уже не развлекает, как раньше. Порой мне снятся кошмары. Становится стыдно.
Вэл обняла Симону, удивляясь слезам на своем плече и тому, что приятельница способна на угрызения совести.
— Попав сюда, я повстречала разных людей, но ты единственная, кто плачет. Твои слезы меня пугают.
— Потому что сама ты плакать не умеешь?
— Наверное, да.
— Если вернешься в Город, удовольствие уже будет не таким, как в твой первый день. Все меняется со временем. Цена за удовольствие растет и растет. Вначале ты словно в раю, но постепенно приближаешься к аду. Если ты и найдешь своего Маджида, когда-нибудь он тебя предаст. Вот увидишь.
Вэл отвела мокрые пряди с лица Симоны и поцеловала ее.
— Что ж, пусть так, но я должна попытаться.
Снаружи сквозь вой ветра донесся женский крик. За ним последовали топот бегущих ног и громкие голоса.