Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом
Шрифт:
Джимми умолк и схватил весло.
С их стороны на островке виднелся лодочный сарай – узенький заливчик с крышей из досок, достаточно вместительный для гребной лодки. Джимми загнал челнок под крышу, как раз когда хлынул ливень, и повернул его так, чтобы им были видны полотнища струй, проносящиеся над водой.
Он снова заговорил, теперь уже медленнее:
– Думаю, я полюбил вас с первого же дня, едва увидел вас на пароходе, а затем потерял вас. Но нашел благодаря чуду и снова потерял. И благодаря еще одному чуду нашел вас здесь, но на этот раз я не собираюсь вас терять.
Он взял ее за руку.
– Молли, вы не можете его любить. Это немыслимо. Если бы вы его любили, я бы не стал мешать вашему счастью… я бы уехал. Но вы же не любите его, не можете. Он ничтожество, Молли!
Она ничего не сказала, но в первый раз подняла на него глаза. Взгляд их был ясным и пристальным. Он прочел в них страх… страх, с ним не связанный, страх чего-то другого, неясного – он не мог отгадать, чего именно. Но в них сиял и свет, который побеждал страх, как солнце побеждает пламя. И он притянул ее к себе и поцеловал. И целовал снова и снова, бормоча что-то нечленораздельное.
Внезапно она отпрянула, отбиваясь, как схваченный зверек. Челнок накренился.
– Не могу! – вскричала она прерывающимся голосом. – Я не должна! Нет!
Джимми протянул руку и ухватился за скобу на стене. Лодка выпрямилась. Он обернулся, Молли спрятала лицо в ладонях и тихо всхлипывала с тоскливой беспомощностью заблудившегося ребенка.
Он было нагнулся к ней, но удержался. Им овладела растерянность.
Ливень гремел и бил по деревянной крыше, из щели начало капать. Джимми снял пиджак и бережно закутал ей плечи.
– Молли!
Она взглянула на него влажными глазами.
– Молли, любимая, в чем дело?
– Я не должна. Так нельзя.
– Не понимаю.
– Я не должна, Джимми.
Он осторожно шагнул вперед, потом еще, держась за скобу, пока не оказался рядом с ней и не заключил ее в объятия.
– В чем дело, любимая? Расскажи мне.
Она молча прижималась к нему.
– Ты же не мучаешься из-за него. Из-за Дривера? Никаких причин нет. Все будет легко и просто. Если хочешь, скажу ему я. Он знает, что ты его не любишь, а, кроме того, в Лондоне есть девушка, которой он…
– Нет-нет, не это.
– Так что же, любимая? Что тебя мучает?
– Джимми… – Она умолкла.
– Что?
– Джимми, папа не позволит… Папа… Папе…
– Я не нравлюсь?
Она печально кивнула.
Мощная волна облегчения обдала Джимми. А он-то вообразил… Он толком не знал, что именно вообразил – какое-то страшное непреодолимое препятствие, какую-нибудь сокрушающую катастрофу, которая их разлучит. Он был готов громко рассмеяться от счастья. Так вот в чем дело! Вот какова нависшая над ними туча! Он не нравится мистеру Макичерну! Ангел с огненным мечом у врат рая преобразился в полицейского с резиновой дубинкой.
– Придется ему научиться меня любить, – сказал он весело.
Она смотрела на него с тоской и отчаянием. Он не видит, он не понимает! А как объяснить ему? В ее мозгу звучали слова отца. Джимми – «темная личность», он здесь «затевает какую-то игру», за ним следят. Но она же любит его, она любит его.
Она крепче прижалась к нему, вся дрожа. Он вновь стал серьезен.
– Любимая, не мучайся, – сказал он. – Ничего не поделаешь. Но он смягчится. Как только мы поженимся…
– Нет-нет! О! Почему ты не хочешь понять? Я не могу… не могу!
– Но, любимая, – начал он, – не можешь же ты… Ты хочешь сказать, что это, – он поискал слова, – остановит тебя?
– Иначе нельзя, – прошептала она.
Ледяная рука стиснула его сердце. Его мир рушился, разлетался вдребезги у него на глазах.
– Но… но ты же любишь меня? – сказал он медленно. Он словно искал ключ к разгадке. – И я не вижу…
– Ты мужчина и не знаешь… для мужчин все по-другому. Мужчина растет с мыслью, что покинет дом. Для него это естественно.
– Но, любимая, ты же не сможешь всю жизнь прожить дома. Когда ты выйдешь замуж…
– Но не так. Папа отвернется от меня, я никогда его больше не увижу. Он исчезнет из моей жизни. Джимми, я не могу. Невозможно вырвать прожитые двадцать лет и просто начать заново. Я места себе не буду находить, я сделаю тебя несчастным. Каждый день сотни мелочей будут напоминать мне о нем, и у меня не хватит сил им противостоять. Ты не знаешь, как он ко мне привязан, каким любящим и заботливым всегда был. С тех пор как я себя помню, мы всегда были такими друзьями! Ты знаком с ним только внешне, а я знаю, до чего внешне он не похож на себя настоящего. Всю свою жизнь он думал только обо мне. Он рассказывал мне про себя много такого, о чем никто не подозревает, и я знаю, что все эти годы он трудился только ради меня. Джимми, ты меня не возненавидел за то, что я тебе все это говорю?
– Продолжай, – сказал он, обнимая ее еще крепче.
– Моей матери я не помню, она умерла, когда я была совсем крошкой, и мы всегда были с ним вместе, вдвоем, пока не появился ты.
Она говорила, а в ее голове теснились воспоминания о тех днях, и голос у нее дрожал… Множество полузабытых пустячков, одетых блеском и благоуханием давнего счастья.
– Мы всегда были вместе. Он доверял мне, я доверяла ему, и мы вместе делили все хорошее и все дурное. Когда я болела, он сидел со мной каждую ночь до утра. Однажды я только слегка приболела, но думала, что мне очень плохо. Я услышала, как он открыл входную дверь. Было уже поздно, я позвала его, он сразу поднялся ко мне и просидел, держа меня за руку, всю ночь. И я только случайно узнала, что шел дождь, и он промок насквозь. Это же могло его убить! Джимми, милый, я не могу причинить ему боль, ведь правда? Это было бы нечестно.
Джимми отвернул голову, опасаясь, что его лицо выдаст бушующие в нем чувства. Он сгорал в геенне безрассудной ревности. Он хотел, чтобы Молли принадлежала ему вся, душой и телом, и каждое ее слово было солью на свежую рану. Всего мгновение назад он чувствовал, что она – всецело его, а теперь он увидел себя чужаком, захватчиком, попирающим священную землю. Она ощутила его движение, и интуиция подсказала ей его мысли.
– Нет-нет! – вскричала она. – Джимми, это не так!
Их взгляды встретились, и он обрел уверенность.