Безумие толпы
Шрифт:
– Посмотрите на баннер у него за спиной, – сказал Жан Ги. – Это было за неделю, может быть, за день-два до смерти Марии. Тут Робинсон не слишком похож на человека, доведенного до такого отчаяния, что замышляет убийство дочери.
Гамаш взял телефон, пригляделся к фотографии, вернул его зятю.
– Это ничего не доказывает, Жан Ги. По твоим же словам, если Пол Робинсон задушил Марию, то был в тот момент невменяем. Находился в состоянии психического расстройства.
– Вы правы, – сказал Бовуар. – Я не сбрасываю со счетов эту версию. Но вы спросили, что я чувствую. А я чувствую,
Арман уставился на своего заместителя. На своего зятя.
– Тогда кто же это сделал?
Изабель Лакост перечитывала последние заключения криминалистов за рабочим столом, когда ей пришла эсэмэска от Бовуара, который просил ее прийти к ним в бистро.
Она нашла шефа и Бовуара в отдаленном уголке зала. Они сидели, сблизив головы, погруженные в разговор. Возможно, о расследовании. Но скорее, подумала она, они обсуждают, что им заказать.
– Ты пришла повидаться со мной, ma belle? [115] – спросил Оливье, целуя ее в обе щеки.
115
Моя красавица (фр.).
Как ни боролся с собой Оливье, каждый раз, встречаясь с Изабель, он видел одну и ту же картину: она лежит на полу бистро. В крови. Умирающая. А вокруг – стрельба.
И теперь, когда Лакост входила в бистро, он воспринимал это как ее воскресение.
– Конечно, mon beau [116] , – ответила она и прошептала: – Я и в Surete остаюсь работать, только чтобы видеть тебя.
Он рассмеялся, взял ее пальто, кивнул в сторону столика в дальнем углу.
– Ты знаешь, где они. Что тебе принести?
116
Мой красавец (фр.).
– Травяной чай и…
Он поднял руку:
– Понял. Их только что достали из духовки. Ты, наверное, уже чувствуешь аромат. Ты же как ищейка, которую натаскали на выпечку!
В бистро было тихо. Завтрак уже закончился, время ланча еще не наступило, и потому было занято лишь несколько столиков: родители привели детей погреться и заказали им горячий шоколад, о чем вскоре пожалеют. Практически все бистро в этот момент принадлежало трем полицейским.
Изабель пододвинула стул к столику, дождалась, когда Оливье принесет ей чай из ромашки с медом и поставит на стол тарелку с брауни. Когда он ушел, она положила перед каждым по копии фотографии:
– Это нашли в ходе обыска дома Дебби. Фотография лежала в запертом ящике стола.
Со снимка на них смотрели юные Дебби и Эбигейл. Стоявшие бок о бок. Словно сросшиеся бедрами. По другую сторону от Эбигейл стоял ее отец. Но в центре фотографии, в центре внимания, находилась маленькая девочка в инвалидном кресле.
Так они в первый раз увидели Марию.
Лет восьми-девяти. Худенькая.
То, что вызвало физические увечья, явно не затронуло мозг.
Они видели на фотографии счастливую любознательную девочку.
Арман перевел взгляд на Пола Робинсона – отметил спокойное выражение лица, открытую улыбку. Отец, наслаждающийся семейными радостями.
Одна его рука лежала на спинке кресла Марии, другая – на плече Эбигейл.
Та, в свою очередь, заботливо, по-сестрински положила руку на плечо Марии.
Дебби смотрела на Эбигейл, держала ее под руку. Обе девочки смеялись. Одна из них только что сказала или сделала что-то смешное.
Обычная фотография – таких сотни; похожие снимки есть в каждом семейном альбоме. Она согревала сердце и одновременно внушала тревогу тем, кто знал, что случилось вскоре.
– Дата стоит? – поинтересовался Бовуар.
– Не знаю, – ответила Изабель. – Я попросила детектива в Нанаймо посмотреть, не написано ли что-нибудь на обороте.
– Ты говоришь, фото было заперто в ящике стола Дебби? – спросил Гамаш.
– Oui.
Арман вдруг понял, что жертва из «мадам Шнайдер» превратилась в «Дебби Шнайдер», а потом и просто в «Дебби». Они все лучше и лучше узнавали ее, и какой-то момент стал переломным. У них с убитой женщиной вдруг завязались отношения, гораздо более близкие, чем могли бы сложиться, останься Дебби Шнайдер в живых.
– А что еще было в ящике?
Изабель достала свой телефон, прочла вслух опись.
– Скрепки для степлера. Два струйных картриджа. Ежедневник. Линейка. Несколько поздравительных открыток ко дню рождения и коробка с канцелярскими скрепками.
– Поздравительные открытки? – удивился Бовуар. – Зачем их запирать?
– Да зачем запирать вообще что-либо из названного? – добавила Изабель.
– А были в доме другие фотографии Марии? – спросил Гамаш.
– Нет. Только фото Эбигейл и семьи Дебби, но ни одного снимка Марии.
В это время звякнул телефон Изабель, сигнализируя о получении сообщения.
– Из Нанаймо. – Прочитав текст, она сказала: – Поздравительные открытки Эбигейл от Дебби.
– Неотправленные, – уточнил Гамаш. – А фото?
– Без даты, но кто-то подписал: «Последняя». Похоже, писала не Дебби, если сравнивать с почерком на открытках.
Лакост показала коллегам экран: «Дорогая Эбби, счастливого семнадцатилетия! С любовью, Дебби».
Над словами «с любовью» было нарисовано сердечко.
– Негусто, – сказал Жан Ги.
– Да, почерк разный, – согласился Гамаш, сравнивая тексты на фото и на открытке. – У нас где-то должны быть образцы почерка Эбигейл.
Бовуар нашел снимок документа с почерком Эбигейл. И здесь при сравнении совпадения не обнаружилось.
– Так кто же написал «Последняя»? – спросил Жан Ги. – Отец?
– Больше некому. – Изабель погасила экран. – Но с какой стати он стал бы передавать эту фотографию Дебби? И почему она заперла ее?
Все трое разглядывали фотографию счастливого семейства. Последнюю.