Безумие толпы
Шрифт:
– Ваша мать любила вас. Вот что находится в этой коробке, – произнесла Рейн-Мари.
Она положила ладонь на коробку, словно прощаясь. Потом протянула руку Хании и помогла ей встать.
Глава сороковая
– Так ничего и не пришло от твоего друга из Нанаймо? – спросил Гамаш.
Он снял шапку, засунул вместе с перчатками в рукав куртки и повесил ее на вешалку.
– Нет, – вздохнула Изабель. – Боюсь, что вещдоки из стола уже отправлены. Я перезвоню Барри через
Он рассмеялся, пытаясь пригладить волосы:
– Ну что ты, не могу лишить тебя такого удовольствия. Есть новости?
– Нет, – ответил Жан Ги, оторвавшись от телефона, и снова стал набирать чей-то номер.
Изабель, повернувшись к шефу, произнесла:
– Я размышляла над тем, о чем вы говорили в бистро. О вероятности того, что Дебби убила Марию, а потом Эбигейл убила Дебби.
– Oui?
– Я думаю, patron, вы ошибаетесь.
– Почему? – Он устроился поудобнее и развернул свой стул так, чтобы сидеть лицом к Изабель.
– Видите ли, вы с Жаном Ги – отцы, и потому вас не устраивает версия убийства Марии Полом Робинсоном.
Гамаш обдумал ее слова и заговорил не сразу. Спокойно и рассудительно.
– Я и раньше арестовывал отцов за убийство детей, Изабель.
– Да. Но здесь другой случай. В деле замешана Эбигейл Робинсон. И искалеченный ребенок. Вы спросили меня, что я думаю об этом, вот я и отвечаю на ваш вопрос. Я думаю, вы оба хотите, чтобы в убийстве Дебби была виновна Эбигейл.
– Ты хочешь сказать, что я, по твоему мнению, игнорирую, даже выворачиваю наизнанку свидетельства, чтобы предъявить обвинение Эбигейл Робинсон? Потому что мне не нравится она, мне не нравятся ее взгляды?
Гамаш приписал ей столь откровенно заостренную аргументацию, что Изабель не нашлась с ответом. Возразить было нечего. Но факт оставался фактом: именно так она и считала: ее коллеги вместо очевидного подозреваемого в лице Винсента Жильбера и вместо очевидного мотива тратят силы и время на расследование куда менее вероятной версии.
Как ни посмотри, арест и приговор Эбигейл Робинсон за совершенное преступление устроил бы всех.
– Вы это делаете не злонамеренно, – сказала Лакост.
Он опустил голову и сердито посмотрел на нее:
– Поддавшись заблуждению?
Теперь она совсем смешалась. Очевидно, что старший инспектор, глава отдела по расследованию убийств, человек, недавно возглавлявший Surete du Quebec, никогда не действует, поддавшись заблуждению. Он может совершать ошибки, но его действия, его решения всегда хорошо продуманны.
– Я считаю, – продолжила она, собираясь с мыслями, – считаю, вы сознательно обходите другие версии в пользу той, согласно которой убийца – Эбигейл Робинсон. Не потому, что вы на самом деле считаете ее виновной, а потому, что хотите, чтобы ее осудили.
Арман Гамаш не верил своим ушам. Он, потеряв дар речи, воззрился на Изабель.
Нет, бывали случаи, когда инспектор Лакост не
И да, он мог ошибаться и ошибался в прошлом. Но никогда ни Лакост, ни кто-либо другой не ставили под вопрос его мотивацию.
– Ты считаешь, что я хочу посадить Эбигейл в тюрьму по ложному обвинению, исходя из личной неприязни? Преследую собственные цели?
– Нет, я просто…
– Ты думаешь, я бы мог повернуться спиной к железобетонным уликам и арестовать кого-то за убийство, которого, как мне известно, этот человек не совершал?
Его голос не стал громче, – напротив, Гамаш перешел на шепот, и ей пришлось податься ближе к нему, чтобы слышать его слова.
– Потому что, судя по твоим высказываниям, именно в этом ты и обвиняешь меня. Одно дело – не соглашаться с линией следствия, Изабель, и совсем другое – обвинять меня в желании арестовать человека, о невиновности которого мне известно.
Щеки Изабель так горели, что она опасалась, как бы они не расплавились. Еще ее беспокоил вопрос: не пересекла ли она черту, которую никогда нельзя переходить? Не зашла ли она слишком далеко?
И теперь она стояла перед выбором. Отступить и попросить прощения. Объявить, что у нее после четырех брауни катастрофически поднялся уровень сахара в крови.
Или…
– Никто не уважает вас больше, чем я, patron. Я думаю, доказывать это нет нужды. Мы прошли бок о бок через тяжелые испытания. Но вы человек. Жан Ги человек. Многое из того, что мы делаем, – наука, но многое основано на интуиции. На эмоциях. Вы сами так говорите. И в этом смысле вы ничем не отличаетесь от остальных.
Она наблюдала за ним, он – за ней. В его проницательном взгляде мелькнула боль.
– У вас есть внучка, которую вы обожаете, чье будущее вас заботит. И вы видите, что ее будущему угрожает Эбигейл Робинсон. И… – Ей очень не хотелось упоминать об этом, но следовало сказать. – И я видела часть видео, которое вы сняли в доме престарелых.
– А какое это имеет отношение к нашему разговору?
Она ощутила ком в горле, вспомнив эти кадры.
Опыт, полученный во время пандемии, как будто вошел в их плоть и кровь. В его плоть и кровь. Он станет частью любого восприятия, любого зрелища, любого звука, любой еды, любого празднества. Любого мгновения.
Любого решения. До конца его жизни. Включая и это решение. И ничего с этим поделать нельзя.
– Знаю, вы корили себя за то, что не побывали в том приюте раньше. А теперь, думаю, вы готовы почти на все, чтобы загладить свою вину. Должно быть, в Эбигейл Робинсон вы видите угрозу для десятков тысяч людей, включая Идолу. И вы, как и доктор Жильбер, хотите остановить Робинсон. Убить ее вы не можете, но посадить в тюрьму – вполне.
Арман чувствовал, что его гнев пытается прорваться наружу. Превратиться в ярость.