Безумие в летнюю ночь
Шрифт:
Не в силах дольше выносить собачий взгляд старого распутника и вздохи и стенания девушки, я, спотыкаясь, оставил позади светящееся оконце, скрипучие ворота и сам не заметил, как побрел под сводом каштанов, где ветер взметал пыль, и пошел вверх по большаку, которым проехал в этот вечер: я был слишком потрясен, чтобы вернуться в Усадьбу и сидеть одному в своей запущенной комнате. Потому что в суровой тьме, где в потрепанном непогодами, ветхом домишке двое горевали горем друг друга, и родина, и свобода показались мне мелки; передо мной все маячили отвислые материнские
Внезапно за темной долиной, подскочив, взмыли желтые языки пламени, и ветер донес сквозь ночь треск горящих досок, пропитанных многолетней сыростью стропил и горящей в их трещинах и смолистых прожилках нечисти.
За деревьями, как гигантский костер, клокотало пламя, и когда я сбегал по тропинкам кочеттовой Усадьбы, на фоне зарева рисовались то очерки окон, то кромка щипца, то дымоход. В сторожке все еще горел свет, но я, не заглянув в оконце, затарабанил в дверь и тарабанил до тех пор, пока не зашлепали босые ноги и голос Джипси не сказал:
– Это кто? Кто там?
– Пожар!
– заорал я.
– Что делать? По ту сторону долины большой дом горит. А где бесноватый Кочетт?
– забывшись, брякнул я.
Она ответила, не открыв двери:
– Его здесь нет. Разве он не в Усадьбе?
Что греха таить, этой ночью я вел себя глупее некуда.
– Не знаю, - крикнул я в ответ.
– Не знаешь?
Она чуть приотворила дверь и испуганно глянула на меня.
– Чей дом горит?
– спросила она.
– Не знаю. Прямо за рекой, напротив Усадьбы.
Придерживая пальто на груди, она шагнула к углу сторожки и поглядела на объятый пламенем дом.
– Это дом Блейков, - сказала она.
– Им уже ничем не помочь. Они, чать, придут к нам. А где Кочетт?
– вдруг всполошилась она.
– Я думал, он здесь.
Она растерянно посмотрела на меня, но как она ни боялась за Кочетга, а все хитрила.
– Разве он не в Усадьбе?
– без особой уверенности настаивала она.
– Возможно, - забормотал я.
– Не исключено, что он там... То есть я так думаю, что он там.
– Ты смотрел?
– Я ходил гулял, - сказал я.
– Гулял?
Наступило молчание.
– Сколько времени?
– спросила она.
Я поглядел на часы, сказал: "Второй час" - и различил в ее взгляде страх и подозрение, от стыда (ведь я шпионил за ней) мне трудно было смотреть ей в глаза. Не сразу до меня дошло, чем вызван такой взгляд: она считала, что мой приход этим вечером - приход человека "в бегах" - как-то связан с пожаром, что я приказал поджечь дом в отместку, в наказание, что Кочетту тоже не поздоровится и что выполнил мой приказ, конечно же Стиви. Вот тупость-то - правда, в деревне до поджогов тогда еще редко доходило, и я догадался, чем вызван пожар, лишь когда увидел, сколько страха, недоверия и ненависти в ее взгляде.
– Нашел время гулять!
– бросила она и, слетев с насыпи, кинулась вверх к Усадьбе и забухала в дверь тяжелым
Я попытался объясниться:
– Я потому и уехал из города, чтобы отоспаться. У меня бессонница. Ну я и встал - вышел прогуляться.
– Интересно знать, как это тебе удалось выйти? Кочетт ведь ключ держит у себя в комнате.
– Дверь стояла нараспашку.
Я что-то утаивал от нее, и она мне не поверила.
– Господи!
– взвыла она.
– Куда ж он подевался?
Подстегнутая страхом, бешенством, подозрительностью, она рванулась ко мне тигрицей, у которой отняли самца, но и тут я не преминул отметить: "Ого, значит, Кочетт у нее на первом месте. Вот оно что!"
– Где он?
– кричала она.
– Вы что с им сделали? Чтоб вам всем пусто было,...... и вы все после этого, вот вы кто. Отвечай, вы что с им сделали?
Каменный фасад эхом отражал ее голос, отбрасывал в поля, и там ему вновь вторил эхом лай пса.
– Ничего я не знаю, - взорвался я.
– Наверное, пьян в стельку. Стучите посильней.
И в свою очередь замолотил кочетовой головой, пока у меня не заныла рука. Ни звука в ответ, лишь лаял, не в силах угомониться, пес за полями, трещало пламя за рекой и в доме ерзала и заунывно выла старая овчарка.
Девчонка в страхе поймала меня за руку.
– Слышь, собака воет - не иначе как кто помрет.
– Ш-ш-ш, это что там за окно?
– Их дом ИРА подожгла?
– спросила она, обернувшись через плечо.
– Мне ничего об этом не известно. Как бы нам войти?
– Это они за того мальчонку, которого чернопегие убили. Ой-ёй, вы, небось, и с Кочеттом разделались. Уж точно разделались.
Окошко буфетной оказалось открытым, я пролез через него и открыл ей парадный вход. Мы поднялись одной темной лестницей, другой, овчарка волочилась за нами - и вот мы в его комнате. Он храпел, перевалясь на живот, видно, как следует нагрузился, ночная рубаха сбилась, заголив колени, на голове красный, весь в пуху, колпак. Устыдившись его вида давно не мытых ног, заросших грязью морщин, изрезавших шею и затылок, Джипси в бешенстве тряханула Кочетта, да так, что он разом проснулся; при свете просочившегося в комнату зарева Джипси заметила, что мне смешон его нелепый вид, и как ребенку поправила ему колпак, прикрыла плечи, а он так и сидел на кровати и озирался в угрюмом дрожащем свете, ну точь-в-точь Дон Жуан в аду.
– Они вас не тронули?
– спросила она.
– Я... да-да. Вот только...
– Поглядите-ка.
– И он поглядел туда, куда показывал ее палец.
– Господи!
– вырвалось у него.
– Тотти Блейк!
Глаза у него чуть не выскочили из орбит. Чтобы овладеть собой, он потащился через всю комнату и в одной рубашке, весь скрюченный, замер у открытого окна.
– Господи!
– только и мог сказать, и еще: - Вы слышите их? Слышите, какой шум?
– От пожара?
– спросил я.