Безумие
Шрифт:
— Да… не особо, — немощно выдохнул струйку воздуха Сиддхартха. Он только сейчас почувствовал слабость, которая копилась в нем столько лет.
— Ну да! И много ли в этом мудрости? Вот посмотри на меня, мне разве плохо? Так чего же… — мальчик встал на ноги и вытер рукавом лоб. Возвышаясь над Сиддхартхой, он выглядел как воплощение мудрости и зрелости, — лучше отдохни. И забудь все эти глупости. Отдыхай, а когда отдохнешь вдоволь, тогда и пробудишься! А когда пробудишься — станешь Буддой.
— Что? — переспросил Сиддхартха,
— Мудрость — это когда тебе хорошо! — сказал будто самому себе мальчик, слегка похлопал Сиддхартху по плечу и пошел своей дорогой. А Сиддхартха, который через несколько часов должен был проснуться Буддой, то есть, «пробужденным», тихо посапывал в тени смоковницы. Рядом с городом Бенарес.
— Вот, готово! Можете прочитать, — сказал я доктору Карастояновой, которая сидела тихо и неподвижно все время, пока я писал. Сидела и курила, как какая-то застывшая статуя времен ацтеков. И в ее голове явно кружились видения пернатых змей и ягуаров, как это бывает с головами ацтекских статуй.
— Что ты сказал? — спросила она, выходя из задумчивости, и вздрогнула так, что даже бутылка пива подскочила у нее в руке, и капля пены шлепнулась на пол.
— Почитайте вот это, если хотите.
— Ага. — И она села и стала читать, в некоторых местах морщилась, двигала бровями, а иногда улыбалась, не в силах преодолеть свой скепсис. Наконец, дочитав мой рассказ до конца, закурила.
— И где ты это собираешься публиковать? — доктор Карастоянова выпустила целое облако дыма. — Мне кажется… Слушай, нет! Я с многими вещами не согласна. Хотя, это ведь литература.
Сказала и энергично встала.
— Как бы там ни было! Давай, доктор Терзийски (ха-ха), поднимайся, потому что автобус нас ждать не будет.
— Ой! Уже полтретьего? — вздрогнул я и даже не смог обидеться на её сухие слова о моей притче.
— Уже. Давай, собирайся. Если хочешь, пойдем, посидим в кабачке «Под липой». Я угощаю.
— Пойдемте, — ответил я и забыл о своем отчаянии.
В начале главы я говорил, что мы пили с доктором Карастояновой до самого конца рабочего дня. В этом месте внесу поправку — часто и после его завершения. Да.
Бай Весел
Иногда можно быть настолько довольным жизнью и счастливым, что просто растворяешься в окружающем пространстве и становишься незаметным. Так и будешь жить, непотревоженный гадостями жизни. Тихое счастье ничтожно, я знаю. Ты приспособился к жизни и, как маленькая водоросль, слегка колышешься от ее течения. Высокомерные люди называют такое существование «вегетированием», они презирают любого, кто так живет. А по сути, так живет довольно много человеческих созданий, и никого это особо не удивляет.
Бай Весел был именно таким человеком, трепетной морской водорослью.
Существовал ли он на самом деле или был призраком, лишь время от времени мелькающим там-в-углу-двора, пока я бродил по аллеям Больницы? Существовал ли он, когда я принимал пучеглазых шизофреников в приемной или сидел за компьютером и перебирал по косточкам свою злополучную жизнь? Знал ли я что-нибудь о нем?
Нет. Я даже серьезно о нем не задумывался. Бай Весел жил независимо от меня, в двухстах метрах, незаметный, как старая, заросшая травой могила.
Он был сторожем маленького монастыря за больничным двором.
Я бы вообще не стал рассказывать о бай Веселе, о его тихой, размеренной жизни, грустной и одинокой, как жизнь какой-нибудь букашки, если бы я не говорил о нем с Мишкой — моим другом из мужского отделения. Мишка был юношей на девятнадцатом году и страдал умственной отсталостью. Хотя по развитию он был не ниже, чем любой из работающих в Больнице санитаров. Но это ничего не значило.
Мишка был шустрым парнем с маленькой головой и живыми глазами. Его все смешило, глаза постоянно шныряли по сторонам, а приятное, некрупное лицо в прыщиках было таким подвижным, что напоминало мышиную мордочку.
Мишка был любимцем санитаров — бездомная душа, у которого не было никаких родственников. Так что он жил в Больнице в ожидании, что его примут в какой-нибудь интернат для умственно отсталых. Но ему только недавно исполнилось 18, поэтому, чтобы попасть в такой дом, надо было ждать. Иногда приходилось ждать долго. Пока исполнится 23. Или 32.
И Мишка ждал у нас, а пока ждал, помогал сестрам, больным, санитарам, врачам и, как оказалось, бай Веселу.
Сегодня Мишка меня удивил. Я что-то писал за столом и вдруг — хлоп.
— Доктор Терзийски, — хлопнул по моей спине Мишка, и я подскочил от неожиданности. Мои нервы напряглись до предела, я почти впал в предынфарктное состояние. В любой момент я мог отдать концы — посинеть и свалиться с пеной на губах. И дать повод разным больничным некрофилам-сплетникам укоризненно качать головой, причитая: «Ох, такой молодой и… все! Ужас, кошмар, но ведь не щадил же себя, сам виноват — и курил, и пил, и женщин стороной не обходил».
— Чего тебе, Мишка? — раздосадованно спросил я. Мое сердце вздрогнуло и на миг остановилось: я был человеком, который, по правде сказать, не дружил со своей совестью, поэтому разные там Мишки, неожиданно стукающие по спине, ужасно меня пугали.
— Отпустишь меня к бай Веселу?
— Чего? — кисло переспросил я, а потом посмотрел на него внимательно. Он был неестественно веселым. Вдвоем мы представляли собой интересную картину: убитый вялой безнадежностью доктор и его энергичный, в приливе непонятной бодрости, пациент.