Безумные рубиновые очерки
Шрифт:
– …и белые гетры.
– Ник, откуда?.. – Чуть ли не взвыл он.
Я достал из кармана свой смятый театральный билет на позавчерашний спектакль и, протянув его моему другу, со вздохом начал объяснять:
– Великая вещь – искусство…
15
«Великая вещь – искусство»! Вот чего никогда не скажут те, кто, будучи абсолютно равнодушными к театру, вынужден отсиживать четырёхчасовую оперу после
– Ник!
– М?
Я нехотя открыл глаза и сонно посмотрел на сцену. Сменились актёры, декорации, музыка, состав зрительного зала (исчезли счастливчики, которые так и не смогли осилить эту пытку прекрасным). Надо же, а мне казалось, что я просто медленно моргнул! Я повернул голову и встретился с очень недовольным взглядом.
– Прости, детка, – пробормотал я, стараясь перешептать оглушительное сопрано. – Я говорил, что это плохая идея.
– Ты мог хотя бы притвориться, что тебе интересно, – прошептала, точнее, прошипела Хитер в ответ. – В кои-то веки мы выбрались куда-то вдвоём!
– Неправда, – сонно прошептал я. – С утра мы выбирались на работу.
Снова этот взгляд. Нет, ну, а чего она хочет? События на сцене я перестал воспринимать уже после первых тридцати минут, а дальше просто испытывал на прочность свои нервы и тренировал ту часть мозга, что отвечает за терпение. Пожалуй, для меня это был единственный плюс театра.
– Слушай, я пойду, выйду, подышу воздухом.
– Ник, ты спятил?! Сейчас?! Во время спектакля?! – прошипела она.
Да, знаю: в элитных кругах это зовётся бескультурьем и порицается обществом, но у меня так кружилась голова, что казалось, глаза сейчас закроются, и уже не по моей воле.
– У нас свободен почти целый ряд, – отозвался я вставая. – Хитер, мне правда нехорошо.
Она шумно выдохнула и поджала губы, но спорить не стала.
На улице пахло озоном и чем-то сладковатым. Приятный запах. Не то, что в зале. Я глубоко вдохнул. Хотел бы я, чтобы было темно, но в Уэйстбридже это так же реально, как снег в тропиках. Кругом реклама, подсветка практически на каждом здании и вывески, вывески, вывески… Что ж, в кои-то веки человечество могло себе позволить транжирить электроэнергию, сколько ему вздумается. Но главное световое шоу было над головой. Я машинально посмотрел наверх, когда по Куполу пронеслась очередная фиолетово-алая вспышка. Погода чудила с каждым днём всё сильнее.
– Красиво, да?
Может, при других обстоятельствах я бы подпрыгнул от неожиданности, но сейчас у меня в голове продолжал играть оркестр, причём, громко и фальшиво, поэтому я просто обернулся. Девушка стояла в стороне, небрежно прислонившись спиной к колонне. Короткие сапожки, гетры, джинсы в обтяжку, а худенькое, судя по ножкам, тело пряталось в безразмерной толстовке.
– Что?
Обычно, встречая красивых девушек, я не теряюсь – этот порог я перешагнул давным-давно. Но сейчас меня озадачило, что здесь делает эта куколка и почему вообще решила заговорить
– Я говорю, красиво? – всё тем же спокойным голосом произнесла девочка (или девушка? Кто их разберёт!).
– Скорее, странно, – ответил я наконец. – Не помню, чтобы Купол себя когда-то так вёл.
По небу опять прокатился разряд – будто ветвистая трещина металась из одного конца города в другой, ища подходящее место.
– Вам не нравится постановка?
Я немного растерялся от такого скачка темы, но на этот раз мысль оформилась быстрее, чем я успел выдать очередной нечленораздельный звук. Наверное, потому, что ответ был готов заранее.
– Не то, чтобы не нравится… – обидеть художника может каждый, к тому же, натуре более утончённой, нежели Ник Мерри, придутся по душе голоса, без пяти минут перешедшие в ультразвук. – Хотя, да, вы правы, не нравится.
Ничего не могу с собой поделать – ненавижу враньё. Тем более, в мелочах – они не стоят этих пятен на чистой совести. Вроде бы глянешь – ерунда, капли, но душа не рубашка, отбеливатель не спасёт. Нам и так приходится слишком часто лгать, поэтому я предпочитал делать это как можно реже. Получалось не всегда. Далеко не всегда, но тут как с благотворительностью – попытка тоже засчитана.
– Почему?
Казалось, ответ её расстроил. Я улыбнулся.
– Ну, я не совсем понимаю смысл… Смысл…
– Смысл произведения, – подсказала она, когда я снова забыл, как произносить слова.
– Смысл театра в целом. Люди ходят по сцене туда-сюда, притворяются кем-то, врут зрителю. Будто в жизни этого не хватает.
Девушка хмыкнула.
– Даже сюжет не впечатлил?
Я пожал плечами.
– Девчонка связалась с одержимым бесом фанатиком, который обрёк её на смерть. Что тут может впечатлить?
– Она любила его. А он…
– А он её хотел. Типичная женская проблема – влюбиться в дурака, а потом страдать, называя это жертвой во имя великой цели.
– Вы не романтик, – усмехнулась она, опершись ногой о колонну.
– Напротив, – вздохнул я. – Я слишком романтичен. Настолько, что подобные истории уже не кажутся чем-то впечатляющим.
– Зачем тогда пришли?
Она спросила это с каким-то детским любопытством, с таким обычно спрашивают, почему трава зелёная. Я подошёл ближе на пару шагов, чтобы лучше разглядеть личико, которому принадлежал такой голосок – серьёзный и лёгкий одновременно.
– Меня попросила моя… В общем, я пришёл не один, – ответил я. – А вы почему не в зале?
Она смутилась и опустила глаза.
– Я уже видела эту постановку. И у меня… Дела.
– Поверьте, эта колонна простоит и без вас.
Девушка хихикнула, но не глупо и пискляво, как это делают старшеклассницы, стоит к ним обратиться любому мужчине старше двадцати пяти, а как-то по-взрослому кокетливо.
– Я жду, – просто ответила она. – Так что, вы совсем не любите искусство?
– Э-э-э… Нет, нет, не так, – я смущённо улыбнулся. Боги, это она должна смущаться под моим взглядом!