Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина
Шрифт:
Несклонный к аскезе Зорге провел восемь дней в отеле “Линкольн” на Восьмой авеню, считавшемся на тот момент самым высоким и самым современным зданием на Манхэттене. В тот год начинающие джазмены Каунт Бейси и Фэтс Уоллер играли в местном ночном клубе Blue Room. Но из-за все еще действовавшего сухого закона (его отменят лишь в декабре) Зорге пришлось искать более укромные нелегальные питейные заведения, чтобы восполнить потерянные в воздержании от алкоголя несколько месяцев в Берлине. В Нью-Йорке он связался с советским агентом, работавшим в Washington Post – чье имя так и не было раскрыто, – который помог ему установить контакт с новым японским помощником[23]. Они договорились о встрече на Всемирной выставке в Чикаго, чтобы обменяться паролями.
Далее Зорге проследовал в Вашингтон, где передал письмо от Хаусхофера послу Японии
Покончив с приготовлениями, Зорге добрался на экспрессе Empire Builder до Сиэтла, где пересел на поезд до Ванкувера. Там он сел на канадский пароход “Императрица России” (Empress of Russia), отправлявшийся в десятидневное плавание до Иокогамы[25].
Глава 7
Формирование агентуры
XX век был веком шпионажа, и, вероятно, Рихард Зорге был здесь самым удивительным образцом – шпионом, обладавшим несравненным обаянием, бесшабашностью, мужеством, бесстыдством и блестящим умом[1].
Сентябрь в Японии – сезон тайфунов. Августовский зной сменяется духотой и влажностью, подернутые рябью воды гавани Иокогамы окрашиваются в серый цвет, а низко над Токийским заливом нависают дождевые облака. Пароход “Императрица России” пришвартовался здесь 13 сентября 1933 года. Как и положено, в списках пассажиров, которые регулярно публиковались в Japan Advertiser, становясь предметом пристального изучения в немногочисленной европейской колонии в Токио, значилось имя “Р. Зорге”.
Токио был бесконечно далек от космополитичного, пропитанного западной культурой Шанхая, откуда Зорге уехал девять месяцев назад. В течение трех столетий до 1853 года, когда в этот порт вошел военный корабль коммодора Мэтью Перри, угрожавшего открыть огонь, если японцы не откроют страну для внешней торговли, Япония существовала, отгородившись от внешнего мира. В 1933 году иностранное сообщество Японии составляло всего 8000 человек. Из них 1118 были немцами. Глубокая подозрительность к чужакам и шпионам уходила корнями в многовековую изоляцию Японии. В одном из первых репортажей, попавшихся Зорге в Advertiser, рассказывалось о полицейском рейде в антикварной лавке Токио, где были изъяты гравюры XVIII века с изображением гавани Нагасаки, так как они могли послужить потенциальным источником информации для диверсантов.
Зорге поселился в отеле “Санно”, неприглядном строении с европейскими удобствами. Во время первых прогулок по городу Зорге поразили толпы японских путешественников, которые, выходя с вокзала в Маруноути, глубокими поклонами выражали почтение Императорскому дворцу. Через три дня Зорге впервые посетил посольство Германии, изящное кирпичное двухэтажное строение с неоклассическим фасадом вильгельмовской эпохи и японскими окнами, стоявшее на возвышении рядом с Императорским дворцом[2]. Поскольку новый посол должен был прибыть не ранее декабря, Зорге почтительно представился советнику Отто Бернарду фон Эрд-мансдорфу. Зорге также предъявил рекомендательные письма от издателя Zeitschriftfur Geopolitik Курта Фовинкеля первому секретарю Хассо фон Эцдорфу и атташе по торговле Иозефу Кноллу[3]. Оба, как и Зорге, в Первую мировую войну служили рядовыми. Месяцы подготовки в Берлине пригодились Зорге при общении с его новыми знакомыми. “В посольстве Германии меня спросили, знаком ли я с кем-либо из министерства иностранных дел, предложив мне рекомендации к их чиновникам, – вспоминал Зорге в своих тюремных мемуарах. – Я же гордо сообщил, что благодаря письму к Тэмбе Амахе [главе Отдела информации министерства иностранных дел] их рекомендации… не требовались”[4].
На
В городе было что-то знакомое. В центре Токио было несколько современных зданий, в том числе спроектированный Фрэнком Ллойдом Райтом отель “Империал”, напоминавший храмы майя на полуострове Юкатан. В “Империале” был подземный бар, торговые ряды и книжная лавка с широким выбором иностранных газет. В пяти минутах ходьбы от посольства находилось скромное строение с японской выгнутой крышей, прудом и бамбуковым садом: здесь располагался Немецкий клуб и немецкое Восточноазиатское общество. В библиотеке и читальном зале можно было найти английские и немецкие труды о Японии, а также антропологические исследования, иллюстрированные фотографиями обнаженных японок[7]. Через двор от клуба находился бар и ресторан, где проводились собрания нацистской партии. В районе ночных заведений Гиндза располагался немецкий ресторан “Ломайер”, славившийся жареными свиными ножками и колбасой, здесь же находились немецкие пивные “Рейнгольд” и “Фледермаус”. А в Юракутё была немецкая пекарня, где можно было купить штрудели и шварцвальдский торт.
Зорге вскоре понял, что, несмотря на кажущиеся спокойствие и слаженность общества, в действительности в Японии 1933 года бушевали такие же штормы, как в ее сентябрьском море. Как и в Германии, здесь недавно провалился непродолжительный либерально-демократический эксперимент. В 1932 году молодые военные фанатики убили премьер-министра, министра финансов и некоторых крупных промышленников (в их планы, как это ни покажется странным, входило также убийство находившегося проездом в Японии Чарли Чаплина – так они рассчитывали разжечь войну с Америкой). Политическую жизнь Японии после Первой мировой войны сотрясали экономические силы, неподвластные правительству. В результате Великой депрессии в Америке и Европе произошел спад спроса на шелк, и многие сельские области Японии оказались на грани нищеты. Зимой 1932/33 года многие мелкие крестьяне вынуждены были заниматься проституцией – продаваться заезжим представителям чайных домов и борделей, чтобы их семьи могли хоть как-то свести концы с концами. Экономическую ситуацию усугубил катастрофический повсеместный неурожай на севере Японии в 1932 году. Многие молодые офицеры и солдаты происходили из крестьянского сословия и непосредственно наблюдали страдания своих общин. Значительная часть бывших сельских жителей к тому же не так давно перебралась в города, устраиваясь работать в доках, на шахтах, на заводах и в маленьких ремесленных мастерских, выполнявших заказы дзайбацу, крупных финансово-промышленных конгломератов Японии. Эти рабочие тоже пострадали от Великой депрессии – и, как и население промышленных районов центральной Германии, предпочитали искать спасения от нищеты не у социалистов, а у радикальных националистов.
Милитаристскую партию возглавлял генерал Араки Са-дао, военный министр, радикальный сторонник фракции Кодо-ха — “Имперского пути” – сторонников веры в мистическую силу прямого монаршего правления и в божественное предназначение Японии расширять границы империи. Опять же, как и в случае с национал-социализмом в Германии, в Кодо-ха был явный антикапиталистический уклон. Такие ультранационалисты, как Араки, считали, что крупнейшие предприятия и земли должны быть “возвращены” императору. Доктриной Кодо-ха увлеклись многие молодые офицеры, презиравшие вследствие экономического кризиса крупные капиталистические конгломераты Японии и зачастую выступавших от их имени политиков-демократов. Это движение оказалось созвучно даже многим бывшим социалистам и коммунистам: в Кодо революционная деятельность сочеталась с лояльностью императорскому дому и синтоизму, возводившему лояльность императору в ранг национальной религии. Дополнительным препятствием для советского агента, рассчитывавшего создать агентурную сеть в Японии, было то, что почти все японские политики испытывали равный ужас перед марксизмом и коммунизмом в лице Коминтерна и СССР, считая их угрозой для сохранения иерархического устройства жизни страны.