Безвыходное пособие для демиурга
Шрифт:
Может быть, кто-то давным-давно переселил свою душу в книгу, как Грей – в портрет. Это возможно. Правда, старения при этом не избежать.
И еще – если Грей смог умереть, как только портрет лишился жизни, то в реальности, книга, в которой обитала темная часть человеческой души, никому не позволит отнять у нее бытие. Она непременно перехитрит того, кто вдохнул в нее жизнь. Она взбунтуется так же, как и сам человек постоянно пытается вырваться из-под опеки бога.
«Безвыходное пособие» – звучит так же оптимистично, как и «Некрономикон».
Возможно,
Великий Инквизитор парализовал все мои собственные мысли и чувства, он переиначил их и направил в нужное ему русло. Я свято верил, что нашел свою вторую, лучшую половину. А на деле меня использовали, как очередной носитель.
И если я спасаю душу книги, то этим я их разлучаю: Германа и «Безвыходное пособие», я освобождаю их обоих от проклятия друг другом!
Я пнул ногой входную дверь.
О, нет! Я ведь догадывался, что выхода отсюда нет. Передо мной, действительно, была лестничная площадка. Мы не внутри книги, мы – в замкнутой системе, которая визуально будет расширяться до бесконечности, создавая вокруг нас антураж, используя зрительные образы прямо из нашей же памяти!
«Портрет Дориана Грея» – надо же, как меня разобрало! Возможно, это от сильного удара об пол. Это не сказки, а мир, сотканный по всем магическим правилам. И правит здесь не только книга, но и ее временный союзник.
Как ни крути, а Петрович сильный, достойный соперник! Он не человек, может быть, никогда им и не был. И он нас не отпустит. Я понял это за секунду до того, как сзади раздался голос:
– Далеко собрался, Лев Григорьевич?
Что ж, я догадывался, что рано или поздно получу удар в спину. Такая уж у меня работа.
Развернуться и ответить я не успел. На руках у меня был мальчишка. Не мог же я его бросить. Хотя, если честно, это меня, все равно бы, не спасло.
Грустно осознавать, что я так и погибну законченным идеалистом. Врагов всегда нужно добивать, никто еще в моей жизни не исправился и не свернул со скользкой тропинки на торную трассу добродетели.
Огонь обжег мне затылок. Ударная магическая волна сшибла меня с ног. Я разжал пальцы, и Герман с грохотом выкатился на лестничную площадку.
Я понимал, что сейчас последует «Поцелуй смерти». Петрович пробьет мне затылок если не пси-энергией, так старым утюгом.
Но просто убить того, кто носил в себе душу Великого Инквизитора – этого для людей мало, им непременно нужно надругаться над гибнущим, чтобы показать свое превосходство. И Петрович – не исключение из правил. Отрезанная голова главы Ордена, к примеру, будет очень весомым аргументом при встрече с Даниилом Ивановичем.
Собственно, в эти считанные мгновения мои мысли ускорились, и время стало другим. Возможно, так происходит со всеми, за несколько секунд до смерти.
Герман тем временем
А я, глядя на это чудо, вдруг понял, что смерть без борьбы – это вовсе не позор, а изначальное принятие своего поражения. Умирать нужно глядя врагу в глаза, с ухмылкой на губах, чтобы он потом помнил тебя весь остаток своей гнусной жизни, чтобы являться потом к нему в полнолуние в тягучих кошмарных снах, чтобы смертью своей доказать свою силу и свою победу.
Я подвернул руку под себя, тело качнулось, меня по инерции развернуло лицом к Петровичу.
Я был прав. Николай Петрович не хотел убивать меня магической молнией, отнюдь. Возможно, его грело само ощущение, что моя смерть будет глупой и тривиальной, никак не связанной с миром волшебства.
Руководитель военных проектов держал в руках обычный кухонный нож. Он собирался зарезать меня, точно свинью на Рождество. А потом, вернув мое тело в реальность, он собирался провести в милицейской сводке мою гибель как пьяное бытовое убийство. Водку в глотку можно налить и позже.
Эх, Петрович!
Не так ли погиб и Никита Аркадьевич, мой предшественник? Увидел Морозов предательство со стороны своих силовых структур, да поздно было …
Николай Петрович падал на меня с диким криком, точно первобытный абориген. Глаза его пылали яростью. Таким Петровича я никогда еще не видел. Эмоции захлестнули его.
У меня не было шанса. Я понимал это. Но перед смертью мне вдруг дико захотелось посмеяться в последний раз.
– Петрович. – я выкинул руку вперед.
Но шар из пальцев не вылетел. Не успел. Вместо этого я ощутил дикую боль. Враг всадил мне нож в ладонь, однако, усилием воли я смог не просто сдержать падение на себя тела противника, но даже отвел раненую руку в сторону.
Смертельный бросок не удался.
– Старость – не радость. – выговорил я, старался не закричать от боли и прилагаемых усилий.
– Молодость – не жизнь. – усмехнулся Петрович.
И тут же что-то тонкое и холодное проникло мне под ребра.
Это была ядовитая сталь стилета. В этом я не сомневался.
И в тот же миг меня пробил озноб. Мое тело содрогнулось в неконтролируемых спазмах. Я отшвырнул Петровича, но рефлекторно, неосознанно. Я тянулся к кинжалу в животе, но меня трясло, выворачивало наизнанку. Руки и ноги отказывались подчиняться. Я чувствовал адскую боль и испытывал ужас от бессилия что либо предпринять.
Во рту появился привкус меди.
Я попытался выкрикнуть имя бога, но лишь прикусил язык, отчего тот мгновенно распух и перестал поворачиваться.
Петрович поднялся на ноги. Я слышал шелест его одежды. Я чувствовал, ощущал всем своим естеством, как магистр брезгливо отступил от меня, точно от прокаженного. Я даже знал, что он смотрит на меня с неким сожалением, словно надеялся не просто договориться со мной, но и склонить к работе на себя. Возможно, у него было что-то такое, от чего я бы не смог отказаться.