Беззаветные охотники

Greko

— А ты?

— И я, конечно! Нужно! Все-таки их национальное блюдо! Мало ли! — я усмехнулся. — Вдруг завтра ночью твоя Маргарет тебе его подаст! Будешь готов!

— Хорошо! — довод убедил и заставил улыбнуться алжирца.

Принесли нам «ихний» пудинг. Что я, что Бахадур, давясь, с трудом проглотили по кусочку. На алжирца было больно смотреть. Видимо, представил себе картину с Маргарет и большим куском пудинга, которым она его угостит. Мне же так и хотелось сказать: «Какая гадость… Какая гадость — этот ваш пудинг!»

Быстро и одним махом запили национальный английский гастрономический конфуз элем. Тут не подкопаешься. Эль был отличным!

… Мой план по сравнительно честному отъему у сэра Джоносона

Мосли, эсквайра, Библии (возвращение краденого не есть преступление!), не вызвал у грузинской дворянки, по совместительству, моей дражайшей супруги, никакого восторга. Наоборот. Она презрительно выпятила губки, фыркнула и толкнула небольшую речь, смысл которой сводился к тому, что мы с Бахадуром превратились в обычных гопников, растерявших все понятия о благородстве настоящих джентльменов. Лондонский смог все ж таки затуманил мозги моей ненаглядной. Прониклась симпатиями к острову и его традициям. Ну, да ладно. Её позиция мне была понятна. Более того, я ожидал, что увижу её выпяченные губки. Но чего я совсем не ожидал, так это реакции Фалилея. В первый раз за все время нашего знакомства я увидел, как спокойствие его покинуло. В один миг каменная маска слетела с его лица, он часто задышал и, повысив (!) голос, высказал свое категорическое неприятие моего плана. (К своей чести, после случая с Бахадуром на корабле, когда он по моей вине получил по голове, я зарёкся называть свой план «выдающимся»). Я оторопел. Попросил разъяснений.

— Это Библия. Святая книга. Нельзя воровать! — Фалилей никак не мог успокоиться.

Я беспомощно взглянул на Тамару. Она ехидно улыбнулась: получил? То есть, поддержки от неё ждать не следовало. Посмотрел на Бахадура. Тот со скучающим лицом вертел свой ножичек в руках. Весь его вид говорил о том, что ему все равно. Из серии — хотите, пойдем ментов резать, хотите, хоть завтра разбежимся! Тем более, что завтра его ждала Маргарет! Помощи было ждать неоткуда. Я вздохнул. Потом произнёс пламенную речь. Упирал на то, что мы ограничены во времени. Сильно ограничены. Потому что все-таки наша, а в особенности, моя главная задача — заниматься Цесаревичем. Не будь этакой «обузы» я, конечно, разработал бы другой план, который устроил бы щепетильного Фалилея. Но — в другой раз. Сейчас я не видел иного выхода. В конце я клятвенно заверил эфиопа, что по возвращении в Тифлис обязательно схожу в церковь и поставлю самую большую свечу во искупление этого греха. Даже обращусь к священнику, чтобы он наложил на меня какую-нибудь епитимью!

Фалилея моя речь не убедила и не успокоила. Тут я взбрыкнул!

«Твою ж! Можно подумать мне это нужно? Нет, нужно, конечно. Обещание ему давал! И все равно! Я же подставляюсь! Я! Лицо, приближенное к императорскому и королевскому тронам! Готов так рискнуть, чтобы вернуть ему священную книгу! Так нет же! Фифа фыркает и губки надувает, а эфиоп не желает участвовать, потому что это не комильфо и не богоугодно!»

— Всё! — сказал вслух. — Нравится вам, не нравится, другого варианта и не вижу, и не могу предложить! Поэтому споры заканчиваем. Мы с Бахадуром идем на дело! Если не хочешь, оставайся, Фалилей.

— Не хочу! ­– ответил Фалилей и выбежал из коттеджа.

Я выругался под нос, вызвав гневную отповедь Тамары. После взбучки, ушла в спальню. Посмотрел на Бахадура. Тот лишь усмехнулся.

— Много слов! — напомнил мне свой главный принцип. — Пойдём уже что ли?

— Подождём еще несколько часов, чтобы совсем стемнело! — вздохнул я и поплелся в спальню, надеясь вымолить прощение и успокоить женушку.

Получилось пятьдесят на пятьдесят. Полного прощения не получил. Моя грузинка все равно считала идею плохой, но зато согласилась на успокоительную процедуру, поскольку место было новым: следовало и его «пометить»!

Так старался, что заснул. Разбудил стук алжирца. Тамары рядом не оказалось.

Пришлось вставать и идти открывать дверь.

— Время! Готов? — спросил Бахадур.

— Дай одеться!

Бахадур только возвёл свои голубые глаза к потолку и пошел на выход. В сторону Темзы, где нам еще предстояло раздобыть лодку.

[1] Знаменитая картина Рубо «Штурм Ахульго», чудом уцелевшая в ВОВ, но превратившаяся в лохмотья, не имела никакого отношения к подлинной местности. Рубо писал ее со слов очевидцев. Предполагаем, исходя из отрывочных данных, что высота самого малого утеса, старого Ахульго, была примерно 100 метров. Новый Ахульго был еще выше и возвышался над Старым.

[2] Муртазеки — наёмные воины, те, кто в отличие от ополченцев, получал содержание за службу. Своего рода гвардия Шамиля, позднее — также пограничная стража, полиция и прочее. Шамиль проводил границу между муртазеками и мюридами, если верить позднейшим записям пристава А. И. Руновского.

[3] Прямой потомок Шамиля ныне проживает на севере Москвы в скромной квартире в «человейнике».

Глава 14

Вася. Ахульго, вторая половина июня 1839 года.

При любой осаде первым делом пытаются лишить защитников воды. Ахульго обеспечивался водой из речки Альштинки. Если ее отвести, положение осажденных сразу станет критическим. Именно для того и строили водопроводы и отряжали рабочие команды. Но ничего не вышло. Не хватило толковых гидротехников.

Правда, было еще одно соображение. Вода в Андийском Койсу оказалась горькой и вызывала расстройства кишечника. Для долгой осады требовалось обеспечить людей нормальной водой. Отправленные команды смогли проложить водоводы от горных источников к квартирам тех батальонов, которые не имели удобного подхода к Альштинке и ее притоку Бетли. Работать приходилось под обстрелом. В скалах прятались засады. Из любой трещины мог раздаться выстрел или выскочить группа свирепых воинов с длинными тавлинскими кинжалами. Васе довелось не один раз поработать штыком, отставив в сторону кирку.

Граббе распределил наличные силы просто. Перекрыл отдельными отрядами основные направления. Чтобы создать непрерывную линию, войск было недостаточно, тем более что их позиции разделяли многочисленные овраги, ущелья и ручьи в теснинах. Но даже так приходилось одновременно подбираться с трех направлений к системе вражеской обороны, подводя траншеи и устраивая батареи, прикрывать тылы от возможного нападения и оборонять чиркатский мост. Граббе решил, что переправу проще бросить.

Шамиль не собирался сидеть сиднем в осаде. Он отправил своих людей поднимать народ со всего Дагестана. Ахверды-Магому — в Богулял. Сурхая — в Ихали. Галбаца — в Андию. Порядка восьми тысяч горцев уже подходило к Чиркату. На глазах разочарованных урусов на левый берег Койсу, напротив Ахульго, ежедневно прибывали караваны с порохом, провизией и пополнениями. Прорубив в отвесном скате утеса ступеньки, осажденные устроили связь с противоположным берегом. Могли отправлять из крепости раненых и больных.

Осажденные? Нет, скорее в осаде оказались сами русские. Шамиль мог без труда уйти, но не хотел бросать такую великолепную позицию. Пускай урусы долбят камень, подбираясь поближе к крепости. Меткие выстрелы мюридов каждый час забирают жизнь глупых солдат, неосторожно высунувших голову из-за камней. Недалек тот час, когда Ахверды-Магома обложит осаждавших и они сами превратятся в осажденных.

— Господа! Мы словно присутствуем при осаде Алезии, когда Цезарь сражался с Верцингеториксом. Еще немного, и нам придется создать помимо контрвалационной линии еще и циркумвалационную[1]. Складывается впечатление, что Граббе наплевать на осаду! — убеждал коллег офицер Генерального штаба, поручик Милютин.