Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
Шрифт:
— Будешь иметь в доме двух ослов! — расхохоталась Хатия. Рябой разинул рот. Носатый начал было искать на земле камень, но я снял с плеча ружье, и он тотчас же укрылся за спиной отца.
Мы продолжали путь. Когда добрались до конца села, осел замедлил шаг.
— Где мы, Сосойя? — спросила Хатия.
— Выходим из села.
— А какое сейчас время?
— Темно уже, Хатия.
— Ну так остановимся, Сосойя… Устала я.
— Ладно.
Мы остановились у крайнего дома. На мой крик вышел старик
— Кто там?
— Я, Сосойя Мамаладзе!
— Какой еще Сосойя?
— Ну я не знаю, какой… Одним словом, Сосойя!
Старик проворно спустился по лестнице, пересек двор, подошел к нам, осветил лампой и удивленно осмотрел нас.
— В чем дело, детки?
— Хотим переночевать у вас, дядя…
— Так пожалуйте, пожалуйте! — пригласил старик и широко распахнул ворота.
Мы вошли во двор. Я помог Хатии слезть с осла.
— А как с ослом, дядя?
— Распряги его, и пусть себе пасется во дворе. Никуда он не денется!
Я снял наш хурджин [30] , распряг осла, взял Хатию за руку, и мы пошли за стариком.
— Какано! Какано! — позвал он.
На балкон вышла женщина в платке.
— Принимай гостей, Какано!
— Пожалуйте, батоно! — засуетилась женщина. — Сюда пожалуйте!
Мы поднялись на балкон, вошли в комнату. Я усадил Хатию на тахту и сел рядом.
— Мир дому сему! — спохватился я.
— Дай бог тебе мира и счастья! — ответила хозяйка.
Наступило неловкое молчание. Хозяева разглядывали нас, я и Хатия молчали и не догадывались, что старикам не терпелось узнать, кто мы, откуда, зачем пришли сюда.
30
Хурджин — переметная сума.
Я осмотрелся. Вдоль противоположных стен комнаты стояли две тахты, на одной из которых сидели я и Хатия, посередине — стол, вокруг него — четыре стула; у камина — несколько треногих стульчиков. На стене висел фотопортрет солдата в застегнутой на все пуговицы гимнастерке. Собственно, не один, а два портрета в одной рамке. Солдат с портрета глядел на меня сердито. Но удивило меня не это — каждый волен хмуриться или улыбаться перед объективом, — а другое: почему хозяину понадобилось помещать в одной рамке два портрета?
— Вы откуда, детки? — нарушила наконец тишину хозяйка.
— Мы, тетя, взяли кое-что из одежды… обменять на кукурузу. Ну вот… Если можно, разрешите переночевать у вас, — ответила Хатия.
— Деточка моя дорогая!.. Да я вас вообще не отпущу отсюда, если вам понравится у нас!
— А какая у вас одежда? — спросил деловито хозяин.
Я поставил перед ним хурджин.
— Бабило Вашакмадзе! Нашел время заниматься одеждой! Дети,
— Ну и ступай на кухню! Я, что ли, приготовлю ужин?
Бабило стал разглядывать полушубок, потом надел его, посмотрел в висевшее на стене зеркало, покачал головой, скинул полушубок и бережно положил на тахту. Потом взял сапоги, повертел в руках.
— Можно примерить?
Я кивнул головой. Бабило скинул чувяки, подтянул шерстяные носки, надел сапоги, прошелся по комнате, выставил вперед правую, затем левую ногу и снова сел.
— Отличные сапоги!.. Сколько, сынок, хочешь за них?
— Пуд кукурузы, дядя Бабило.
— Пуд кукурузы, — повторила Хатия.
— Гм, почти даром… Да вот беда: где ее взять-то, кукурузу? — проговорил Бабило и стал скидывать сапоги.
Какано поставила у камина низенький столик, разложила молодой сыр, мчади, маринованный лук-порей и кувшинчик с вином.
— Идите, детки, поужинайте чем бог послал! — пригласила она нас.
Я не стал отнекиваться, взял Хатию за руку, подвел к столику, сел сам. Бабило не сводил с Хатии удивленных глаз; Какано, подперев рукой щеку, сокрушенно качала головой.
Бабило разлил в стаканы вино.
— Ну, с богом! Выпьем! — сказал он и выпил.
Я положил Хатии мчади и сыр и чокнулся с ней.
— Будьте всегда здоровы! — сказала Хатия и выпила тоже.
— Что ж, давайте знакомиться. Кто вы, дети? — спросил Бабило.
— Я — Сосо Мамаладзе, это — Хатия.
— Кем вы приходитесь друг другу? — спросил он снова.
— Никем, — ответил я.
— Как никем? Мы соседи, я и Сосойя учимся вместе, в одном классе, — поправила меня Хатия.
— Ты тоже учишься, детка?
— Да. Меня Сосойя водит в школу.
— А глаза… Давно они у тебя болят?
— Не болят вовсе. Просто я не вижу…
— Деточка, деточка, бедная! — запричитала Какано. — Как же допускает бог, чтобы такой ангел не видел солнца да луны! — Она привлекла к себе Хатию и поцеловала ее в голову.
— Она видит солнце. Врач сказал, что раз она видит солнце, то ее можно вылечить, — сказал я.
— Правда, дочка?
— Да, дядя Бабило… Когда война кончится, папа отвезет меня в Батуми, там мне сделают операцию.
— За твое здоровье, дочка!.. Раз врач обещал, конечно, вылечит!.. Но как это мать отпустила тебя в такую даль? Не боится она?
— У меня нет матери, дядя Бабило. А с Сосойей папа меня отпускает всюду.
— Видно, ты очень любишь своего Сосойю!
— Его все любят!
— Она ведь не пешком — на осле! — сказал я.
— Ну а если достанете кукурузы, как же тогда? Осел-то ваш не выдюжит!
— А я пойду пешком, потихоньку, дядя Бабило, пешком мне даже приятнее, — сказала Хатия.