Библиотекарист
Шрифт:
– Не боись, малыш, – сказал Лайнус, – хватани хорошенько.
Ненаряженный решился еще раз протянуть руку, взял в щепоть щеку Лайнуса и повернул складку, которую сумел ухватить.
– Да это ж твое лицо! – ахнул он и повернулся к другим детям: – Это правда его лицо!
Боб поморщился из сочувствия к Лайнусу, но тот нашел ситуацию чрезвычайно смешной и во всю глотку захохотал, а дети впали в благоговение. С этого момента и до тех пор, пока им не пришла пора покидать Центр, все они непрестанно следили за Лайнусом, восхищенно дивясь всему, что он делал и говорил. Словно подозревали, что у него под личиной таится сказочный монстр, и нарадоваться
– Ох, да я, кажется, проглотил карандаш! – объявил он. Грянула ошеломленная тишина. Лайнус хлопнул себя по животу и сообщил: – А что, вкусный.
Взрывы детского смеха. А потом он принялся “случайно” сбивать и сбивать свою квадратную шапочку, шесть раз, семь, и каждый раз делал вид, что злится все сильней и сильней, чем вызывал еще больше вскриков и смеха.
Дети ели конфет сколько угодно, потребление не ограничивалось и не контролировалось, и уровень сахара в детской крови достиг критического предела. Мальчик в ковбойском наряде, рвано дыша, ногтями оттягивал вниз щеки, виднелись только белки глаз. Были такие, кто упал и катался по линолеуму пола. Куда делись учителя и сопровождающие? Когда было объявлено, что пришла пора игр, дети закричали, в чем можно было усмотреть проявление радости, но прозвучало оно почти как стон, мученически.
Два санитара, крупные дядьки в бледно-зеленой форме, войдя в Центр через заднюю дверь, втащили металлическую лохань, наполненную водой. Передвигались они боком, лицом друг к другу, мелкими шажками, согнув ноги, но с прямыми спинами, и оба от натуги пыхтели. Сами того не желая, они устроили настоящий спектакль: старики и дети побросали то, чем занимались, чтобы посмотреть, удастся санитарам выполнить свою задачу или же нет. Вода в лохани ходила волнами взад и вперед, зрители замерли в предвкушении, что ее выплеснет на пол. Когда же лохань в итоге установили, как было задумано, на поддон в центре Большой комнаты, и на пол не пролилось ни капли, раздались вежливые аплодисменты.
Лайнус громко спросил:
– Для чего нужна ванна? Дети что, будут меня мыть?
Он поднял руку и “помыл” у себя подмышкой; дети радостно завопили от отвращения. Он повернулся к Бобу.
– Все забываю поделиться с тобой, дружище. Помнишь двух каменщиков? Из того телесериала? Всю дорогу они морочили нам голову, но вчера наконец история разъяснилась, и угадай что? Они братья-близнецы. Заклятые враги с рождения. Неприязнь, похоже, уходит корнями в колыбель и дальше, в утробу матери.
– Состоялось ли решающее сражение? – поинтересовался Боб.
– А как же, сражение с большой буквы “С”.
– И как же они снимали его, когда обе роли играет один актер?
– Хороший вопрос, Боб, – всерьез отвечал Лайнус. – Буду рад разрешить твое недоумение. Эффект достигнут за счет нарезки кадров и монтажа. В пользу создателей фильма скажу, что они не прибегли к чучелу-двойнику, чем никого не обманешь, и не поддались на нечестные уловки новейших компьютерных технологий.
– Удалось ли с правдоподобием?
– Не всегда. Но, знаешь, удивительно уже то, что работы, созданные коллегиально, вообще доводятся до конца, не говоря уж о том, чтобы пройти публичный просмотр. Я вот так точно смотрел с упоением, что тут еще сказать.
Мария подошла к лохани, держа в руках пластиковый пакет с яблоками и загадочно улыбаясь. Когда она
Дети определенно заинтересовались тем, что рассказывала Мария, но когда она спросила, кто будет первым, не вызвался ни один. Всех охватила острая паранойя, этакая стадная застенчивость, дети сбились в кучку, настороженно озираясь. До того Мария воображала, что все бросятся вперед в бездумном стремлении поучаствовать, но никто даже не шевельнулся, и впервые, сколько мог вспомнить Боб, она смутилась. Он почувствовал, что не в силах видеть, как Мария страдает; прорвавшись сквозь психическую агонию, заполонившую комнату, он вошел в тихое местечко внутри себя и внезапно, весь целиком, понял, что сделает это, станет первым, кто сыграет в эту игру, кто растопит лед на глазах у сверстников и детей.
Он встал и направился к лохани; видно было, что Мария этим удивлена.
– Что такое? – спросила она.
Но когда Боб опустился на колени, все поняла, накинула полотенце ему на плечи и тихо сказала:
– Спасибо тебе, Боб. Ты только не торопись.
Боб посмотрел вниз, на стайку плавающих красных яблок, и сунулся головой в воду. Дети возобновили визг. Вода, обнаружил Боб, была ошеломительно, жутко холодной.
Один на один со своей задачей, на полголовы под водой, Боб метался туда и сюда, надеясь, что эти старания приведут яблоко ему в зубы, но вскоре понял, что так только отталкивает яблоки от себя, и усовершенствовал свой метод, подбираясь к желанному плоду медленно, сбоку и под углом.
Те, кто хорошо знал Боба, были поражены такой его эскападой, но также обеспокоились, не поздновато ли для него столь радикально менять свою индивидуальность, свой подход к жизни. Что это он ни с того ни с сего повел себя так несвойственно, безрассудно и неподобно? Некоторые из стариков осудили действия Боба, высказавшись в том смысле, что остается лишь уповать, что это не кризис идентичности так себя проявляет в последний час, казус совсем не редкий в домах престарелых.
Лайнус к числу критиков не принадлежал; преодолев начальное замешательство, он проникся необычностью ситуации и принялся болеть за своего друга, сначала мысленно, а затем вслух, повторяя имя Боба с таким рвением и горячностью, что вскоре его поддержала Мария, затем Джилл, а затем те из стариков, кто посострадательней, и большинство детей.
Наконец почти все в комнате восклицали сплоченным хором: “Боб! Боб! Боб!”
Тот, погруженный в свою задачу, как раз ухитрился вонзить зубы в яблоко, когда до его сознания достучался этот речитатив. Игра слов, “Боб” и “боббинг”, вызвала у него смешок, он прыснул, глотнул воды, что, в свой черед, заставило его выгнуться вверх, как делает выскакивающий из воды кит. Боб дернул головой, откашливаясь, вода брызнула у него изо рта, как конфетти, и яблоко длинной красивой дугой пролетело через всю комнату, прежде чем, отскочив от линолеума, прокатиться меж ножками стула Джилл и спрятаться под столом. Ряженые дети ринулись за яблоком, как будто это тотем или сокровище, обладание которым даже на краткий срок стоит того, чтобы принести немалую личную жертву.