Библиотекарша: роман с жизнью и смертью

Бердинских Виктор Аркадьевич

И зовет и ведет за собою!

Почему я не стала поэтом?

Почему трубой не запела?

Сердце пламенем! Сможешь ли это?

Потому и не стала поэтом.

1967

Кто-то поморщится – какая риторика! А я так чувствовала тогда жизнь. Вот так мы тогда мечтали, любили, думали. Прямо колба времени – а не стих!

А графоманов вокруг полно! И в нашей глуши и в столицах. В столицах то еще больше. Многие очень даже признаны, мэтрами себя называют. С орденами, премиями. А за душой ни гроша. Истерлись в своей беготне попусту. Пустые чемоданы! Природной-то основы человеческой ни на грош!

Мне их с одной

стороны даже жалко – профукали свою жизнь на леденцах. А с другой – сами во всем виноваты! А с третьей – лучше пусть стихи пишут, чем водку зря пить. Это ведь безвредная для других привычка – рифмоплетство. Ну разве что семья страдает… Так ведь знали на что шли! Все это рано прорезывается.

Вот и я писала с детства свои стихи. Это стало главной моей жизнью – тайной. И в этом пущая сладость от ночных забав и упражнений.

И мне кажется – это дело стало у меня получаться все лучше. Твердо верю сейчас – я поэт милостию Божией. Одной ногой стою уже в раю, а другой – еще с вами, здесь, дорогие мои земляки! Скажу еще то, что никому и никогда не говорила (чего уж там! – надо напоследок до конца выговориться). Я вообще думаю – может я королева «бедных» поэтов? Ведь сколько нас в России! Это в столицах – у поэтов стих богатый, во взорах молнии; а здесь.. – я библиотекарь, чтоб вы запомнили.

Настоящей то жизни живой в провинции намного больше чем в столицах. Там все больше блеск представительства, игра ума, имитация жизни – большую роль играют. Здесь в вятской глуши жила я как в раю. Как Гоген на Таити, Адам еще без Евы…

И ведь, чтобы были вершины, нужны как минимум плоскогорья, увалы. И «бедные» поэты нужнее сейчас чем классики. Может и я – Рубцов в юбке? Такие же банальности, риторика, щемящая мелодрама, штампы и стереотипы – а все вместе как так и надо. На каком-то чудном волшебстве держится! Но все же – это у него. Про себя то я все понимаю: рифмы убогие, мысли плоские…, а по другому не могу! Хоть режь!

Ну ближе к делу! И вот так я органически как то развивалась – развивалась с книгами. Они же в советскую эпоху – главный двигатель умственной жизни. Научилась любить всякую поэзию. Годами любила Пушкина, затем пережив его ушла к Некрасову, а там – Тютчев, Фет… Начало 20 века вместе с Блоком, Есениным… Потом советские романтики от Светлова и Багрицкого. Наши чудные эстрадники: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадуллина. Это же мое поколение. Ну и параллельно закрытые в те советские годы поэты: Ахматова, Гумилев, Пастернак, Мандельштам, Цветаева…

Ах, какое все это было счастье?! Жить и любить эти невероятные сокровища духа. Любоваться ими, – дарить детям, друзьям свое понимание! Вот как раз об этом мое стихотворение «Ускользающие строки».

Не затем чтоб в журналах печататься,

На минуту мелькнут эти строки,

Не затем, чтобы отпечататься

В чьих-то душах на долгие сроки.

Есть у каждого свой предел.

Есть у каждого свой удел…

Всё бегу за ними, бегу…

Не могу без них. Не могу!

1969

Что-то я все не о себе. А родилась я в далеком 1931 году, практически до исторического материализма – почти 70 лет назад в Вятском крае, глухом и лапотном. Все детство почти прожила в маленьком городке Кукарке. До революции 17 года богатая слобода была, патриархальная, идиллическая. Место воздушное, райское. Три тихих спокойных реки омывают. Вода в голубень прозрачная, зелень на заливных лугах сочная и нежно зеленая (хоть сама траву ешь вместе с местными коровами) , леса – сосновые, самые праздничные.

Как в ясную погоду вершинами зашумят – садись под дерево и умирай, большего счастья в жизни не надо. Ни о чем так скучать не буду как о сосновых борах на белом мху с брусничником. Просто отпад! – как мои старшеклассники говорили. Обалдеть от этой красоты и патриархальной теплоты жизни. Так и написала однажды в молодости.

В нашем городе улицы тихи.

В нашем городе поют петухи.

Невелик он и ничем не знаменит,

И по свету о нем слава не звенит.

Но по улицам по этим вдоль реки

В революцию шагали пареньки.

И, обняв прощальным взглядом отчий дом,

Словно в омут с головой ушли потом.

В нашем городе матери грустят:

Дети выросли, когда то навестят?

Писем ждут с сибирских строек, с целины;

А порою из совсем другой страны.

Но однажды, отложив свои дела,

Бросив жизнь, что так надолго развела.

Вновь обнимут поседевших матерей

И повеет в доме запахом морей.

Погостят – и снова в дальние пути.

И как будто сил прибавится идти!..

В нашем городе улицы тихи.

В нашем городе поют петухи.

Он обычный. Он ничем не знаменит.

На таких как он – земля у нас стоит!

1964

Сейчас, конечно, многие от этой советскости поморщатся. Скажут – нафталин. Но вот такими мы были беспартийными большевиками – романтиками. Не целиком, конечно, но с этой искренней стрункой. И все же про нашу вятскую глушь я бы сильно поспорила.

Мой благодетель поэтический, Роберт Иванович – писательский мэтр в Москве родом из Вятки; представляя меня на награждении поэтической премией своего журнала в 1979 году (пик моей официальной поэтической карьеры) так и сказанул: «Анна Гурьевна из такой глуши вятской несусветной – там даже железной дороги нет!» Проглотила я ядовитый ответ, что на языке вертелся, мило улыбнулась и говорю: «Ну что Вы? Вот давайте и убедимся, что в провинции не одни лопухи растут».

Господи! Ну какая же у нас глушь?! Это ж центр мира, во всяком случае моего. Место, где я живу! А настоящая глушь – это дебри большого города. Ни свежей воды, ни живого воздуха, ни леса, ни реки – это же кошмар! Нет там настоящей жизни! Это все эрзац! Работа, еда, отдых – все сплошь имитация. Бедненькие люди! Живут – горе мыкают. И в своем убожестве не осознают этого. А спеси то, самодовольства – немеряно! Надо, конечно, москвичей как белых медведей в резервации изучать. Это же не Россия уже, а новый подвид человека – двухмерно-фанерного. Ну да Бог с ними! Свою голову всем не вставишь.

Ну и вот, возвращаясь к себе… Папа мой, Гурий Николаевич, как у нас говорят, возрастной. Он мелкий служащий из кооперации. Родился в 1887 году. Имечко редкое – назвал поп по святцам при крещении. На кого в тот день тезоименитство пало. Удалось ему еще в поздних народнических кружках побывать, поучиться много где (нигде только образование свое не закончил), в Первой мировой и на Гражданской войне повоевать, а и после нее в Красной армии послужить. Вернулся в Кукарку поздно, когда сокращения большие в армии пошли году в 25-м. Снова у разбитого, так сказать, корыта. И женился уж лет 38 на мой маме – 19-летней местной красавице из богомольной семьи старого образца. И об этом у меня стих есть (про маму). Давно живу, зажилась, завалялась. Про все на свете мои самодельные стихи есть.