Библиотекарша: роман с жизнью и смертью
Шрифт:
Как трудно отдавать на чей то суд
Рожденное тобой стихотворенье!
И ждать, как приговор произнесут,
И выслушать с печалью и смиреньем.
Но для меня есть самый страшный миг:
Когда стихов, задолго до печати –
Еще задолго до газет и книг! –
Коснется взглядом первый мой читатель.
Мои стихи… Их жизнь на волоске –
Два добрых слова их сейчас спасли бы…
Понравились!.. Стою в немой тоске
И лишь глазами прошепчу: « Спасибо»
С какою болью
Как мать, с которой расстаются дети.
За их судьбу тревожусь и боюсь:
Так одиноко жить на белом свете!
И я стихи другие принесу,
И снова стану вглядываться в лица.
Каков он будет ваш суровый суд? –
Им жить, или в безвестности томиться…
1969
Да, стихи это диалог. Они со мной кровной пуповиной связаны. Нет у меня других детей! И быть не могло. Постриглась я стихотворцы. Но бродить и садить розы в пустыне, зная что ничего не взойдет – тяжело. В нашей прекрасной и замечательной глуши – я, как белая ворона. Тяжеловато. Хотя есть в этом свои плюсы. Можно ни под кого не подстраиваться. Всё равно все махнули рукой. Юродивая! ..
Но я лапки все-таки не складывала. И даже, по молодости, в газетах и редакциях права качала. Вот письмо мое 1961 года в областную газету.
«Уважаемый А.А.! Как и в предыдущий раз не могу Вам предложить ничего стоящего. Посылаю что есть. «Корку хлеба» Вы уже знаете. Очевидно, она нуждается в доработке, т.к. в прошлый раз в газете не появилась. Я чувствую в чем дело, но исправить не умею. Удалось изменить только вторую строку последнего четверостишия. Вряд ли это Вам подойдет. «Гармошка» сыровата. Но я уже до лета не смогу за нее взяться, т.к. на носу экзаменационная сессия.
Последние два стихотворения без названия я написала совсем не для печати (одно девчонке, лезущей в болото, другое – просто для себя). Очень прошу Вас, если стихи чем то не подходят, не править их без моего согласия. Я предпочитаю совсем не печатать их, чем увидеть напечатанными в таком виде, как «В детской библиотеке». Ничего кроме горечи после такого «печатания» не остается.
В конце марта я приеду в Киров на сессию и буду до 6 мая. Думаю, до того времени стихи не появятся в печати (спешить некуда), а там я могу зайти и, если будет необходимость, исправить и доделать что можно. Но после искалеченного стихотворения «В детской библиотеке» я стала бояться печати еще больше. Еще один-два таких случая и из меня нельзя будет вытянуть стихотворения. До свидания! С уважением А. Д.»
И в нашем областном центре атмосфера литературная не кардинально лучше, чем в моем заштатном городке. Есть, конечно, там стихолюбивая среда. Но, в основном, из униженных, маргиналов – отщепенцев каких то. Зато, если вступишь в Союз писателей, сразу станешь мэтр, барин и судия. Вот приятельница моя, тоже учительница литературы в школе, писала милые меланхоличные письма мне – пока в союз не вступила. И сразу стала грозной судией. С улыбкой перечитала ее чудное письмо от середины 60-х годов. А потом разгромную рецензию на мой сборник в 1972 году. Поулыбалась только. Вот это письмо.
«Здравствуй Аня! Мама передала мне стихи и прочла всё, что касалось меня в вашем письме. И я решила, что вряд ли мама сможет ответить на эти вопросы – опять же я должна ей объяснять,
Вот видите. Еще не начала толком писать, а уже успела написать явную бестактность! Успехи мои литературные – никакие. Одна видимость, как мыльный пузырь. Газета печатает. А ведь больше то и ничего. О книжке, по-моему, даже и мыслей ни у кого нет. Да, если бы и были – что толку… Если не разъединят издательства, то дело это безнадежное. Да и вроде как то совестно выступать с первой книжкой к сорока годам!
Работаю много, хотя условий, конечно, нет. Как то незаметно это стало не только второй профессией, но и второй жизнью. Похаживаю в «Молодость» (лит.клуб – А.Д.), хотя по возрасту они мне уже чуть не в дети годятся. А что делать? Другой среды литературной нет…
В общем дальше видно будет. Пока так. А что же вы? Где пропали? Где стихи? Сейчас не пишется – бывает! – у вас же старых много. Нехорошо. Что написать еще? В школе нашей (вечерней – А.Д.) учатся теперь одни дефективные и хулиганы, стало совсем неинтересно – хоть беги. Была бы гарантия, что в детской школе буду вести только старшие классы, – ушла бы туда. Но…
На душе пакостно. Всё как то не так. Как видите, дошла до жалоб. Пора кончать. Напишите! Хороших вам стихов! Р. 13.1. 65 г.
Мне в предательстве неискушенной,
Как-то раз случилось услыхать,
Как мужчины говорят о женах –
Лучше женам этого не знать!
Как, стыдясь любви, друг перед другом
Предают любимых, дорогих,
Раздевают жен своих по кругу,
Открывают тайное о них…
И любовь уходит не случайно –
От холодных рук, от грязных слов.
Лишь дни непреданные тайны
Берегут бессмертную любовь.
Сентябрь 1964»
Письмо 3. Как я готовила сборник своих стихов
В те дальние советские года – издать свой сборник стихов – это выиграть «Волгу» в лотерею. Нечто невероятно важное и непосильное простому человеку. И мне тоже неподъемное! А не издав книгу, нельзя было вступить в Союз писателей, нельзя жить свободной творческой жизнью. Надо где то пахать. В библиотеке, школе, у станка, в НИИ… А членов Союза в каждой области мало – десятка два. Вели себя важно, с достоинством, Жили весело, хотя и бедновато – по – провинциальному. В столицах то их не жаловали. Жировали и шиковали, в основном, москвичи – столичные штучки. Но на фоне всеобщей кабалы – эта свобода казалась нам сказкой.
Люди, надо, сказать в Союз пробивались разные: способные и бесталанные, умные и глупые… От пробойной то силы многое зависело. Очень важно было иметь какой то имидж… Взять хоть нашу писательскую организацию 1970-х годов. Во главе ее лет 25 бессменно стоял Аполлон Михайлович Столетов. Какой чудный у него был имидж! – поэт – фронтовик. Твердый коммунист – без этих интеллигентских вихляний вправо-влево. Стихи страстно любил и в ком хоть крупицу таланта видел – поддерживал. А его стихи про войну тогда так востребованы были – при позднем то Брежневе. И в газетах и в журналах… Чистый и честный человек. Хотя линию партии гнул неукоснительно. Как же? Член бюро обкома! Тут уж приказ сверху выше всего.