Библия и литература

Мень Александр

Им согретые сердца

Узнают шаги Владыки,

Слышат сладкий зов Отца.

Но в своем неверье твердый,

Неисцельно ослеплен,

Все, как прежде, книжник гордый

Говорит: «Да где же Он?

И зачем в борьбе смятенной

Исторического дня

Он приходит так смиренно,

Так незримо для меня,

А нейдет, как буря злая,

Весь одеян черной мглой,

Пламенея и сверкая

Над трепещущей землей?..»

Два полюса четко намечены. Они были в евангельские времена, они остаются и сегодня. Это один из главных стержневых моментов Библии — свобода и насилие. И Хомяков точно их определяет.

И, наконец, стихотворение, написанное незадолго до смерти, о душе, на мотив Евангелия от Иоанна о воскрешении

Лазаря. Стихотворение так и называется «Воскрешение Лазаря».

О Царь и Бог мой! Слово силы

Во время оно Ты сказал, —

И сокрушен был плен могилы,

И Лазарь ожил и восстал.

Молю, да слово силы грянет,

Да скажешь: «встань!» душе моей, —

И мертвая из гроба встанет

И выйдет в свет Твоих лучей;

И оживет, и величавый

Ее хвалы раздастся глас

Тебе — сиянью Отчей славы,

Тебе — умершему за нас.

Вы, конечно, помните, что И. С. Тургенев, хотя он и не был христианином, нередко задумывался над тайной Евангелия. Он был дружен с замечательной русской женщиной А.Н. Бахметьевой, писательницей для юношества, написавшей во второй половине прошлого века блестящие книги по истории Русской Церкви, по истории древней Церкви, по библейской истории. Стихотворение, посвященное ей, вошло в его роман «Дворянское гнездо». Среди его стихотворений в прозе есть маленькое эссе «Христос». Напомню вам его. Герой стоит в храме, в толпе, и вдруг остро ощущает, что рядом с ним стоит Христос. Он поворачивается и видит человека: бородка, простое, обычное лицо, обычная одежда. Не может быть! Он отворачивается и снова чувствует, что это Он! И так несколько раз. И потом он говорит себе: а почему же я сомневался? Ведь, может быть, действительно, Он должен выглядеть так, как все. Без помпы, без декоративных украшений. Простой и незаметный, как все. С великой силой!

Образ Христа внутренне стоит в центре творчества Ф. М. Достоевского. Среди его бумаг, дневников есть запись: «Написать роман об Иисусе Христе». Роман он не написал, но можно сказать, что всю жизнь он его писал. Достоевский пытался воссоздать образ Христа в современной обстановке — это роман «Идиот». Можно спорить с ним, но он увидел Его таким, как князь Мышкин. Евангельский Христос не таков, однако что-то великому писателю удалось уловить. Святой юродивый — в нем всегда есть печать света. Но реальный Христос не был юродивым.

Решил эту проблему Достоевский гениально, как никто из писателей. Вспомните Легенду о Великом инквизиторе в «Братьях Карамазовых». Инквизитор говорит о счастье человечества, о будущем мира: люди обретут счастье, но у них будет отнята свобода. Старик-инквизитор говорит и говорит — а Христос молчит. И ощущаешь подлинность образа Христа именно потому что Он молчит. Когда я в первый раз читал этот роман (я учился тогда в десятом классе), я думал: вот сейчас Он скажет слово — и погаснет все очарование присутствия, реальности, сразу ощутится, что это имитация. Но нет, Он не произнес ни слова. Не сказал ни единого слова, как и тогда, стоя перед Пилатом в последний момент. И это дивная реальность, именно Божия реальность.

У Достоевского в том же романе есть замечательная глава «Из записок старца Зосимы» — глава о Библии, о Священном Писании в жизни старца Зосимы. Пересказывать ее бесполезно — надо прочесть ее. Я только напомню вам слова, которые произносит писатель устами своего героя: «Что за книга это Священное Писание, какое чудо и какая сила, данные с нею человеку!.. Гибель народу без слова Божьего». Найдите, прочтите, я думаю, что у большинства из вас «Братья Карамазовы» есть.

И для Алексея Константиновича Толстого, замечательнейшего русского поэта и деятеля, тоже, как мне кажется, недостаточно оцененного, библейский идеал был идеалом свободы, борьбы за правду, за человеческое достоинство и справедливость. Его поэма «Грешница» не взята непосредственно из евангельского текста, ее сюжет — из легенды, вполне правдоподобной, которая сложилась вокруг евангельской истории. Те, кто бывал

в Русском музее, помнят картину Семирадского «Грешница». Согласно этой легенде, некая весьма распущенная особа, узнав о проповеди Христа, сказала, что на нее-то Его слово не подействует, а когда ее спросили: «Может, Он придет к тебе — Он часто приходит к людям, которых все презирают?» — она ответила: «Ну что ж, я сразу, с порога, преподнесу Ему бокал вина». И, как рассказывает предание, она действительно так и пыталась поступить.

Когда Иисус из Назарета вошел в ее дом, она взяла бокал, но, когда Он взглянул на нее, она уронила этот бокал и в ней произошел перелом. Эта поэма говорит о влиянии Слова Божия на внутренний мир человека.

Но более всего духовный мир писателя, понимание им основ христианского миросозерцания отражены в известном стихотворении «Против течения». Многие из вас смотрели телепередачу об А. И. Цветаевой и ее подругах — они это стихотворение цитировали.

Почему оно связано с Библией? Потому что Авраам, отец верующих, шел против течения. Потому что Моисей, дарователь Закона, шел против течения. Потому что пророки Божии шли против течения. И Сам Господь Иисус и Его апостолы шли против течения. В своей поэме А. К. Толстой связывает это с современной ему борьбой утилитаристов против искусства, литературы, он выступает против утилитаристов, которые призывали писать только на практические гражданские темы.

В оные ж дни, после казни Спасителя,

В дни, как апостолы шли вдохновенные,

Шли проповедовать слово Учителя,

Книжники так говорили надменные:

«Распят Мятежник! Нет проку в осмеянном,

Всем ненавистном, безумном учении!

Им ли, убогим, идти галилеянам

Против течения?»

Други, гребите! Напрасно хулители

Мнят оскорбить вас своею гордынею —

На берег вскоре мы, волн победители,

Выйдем торжественно с нашей святынею!

Верх над конечным возьмет бесконечное,

Верою в наше святое значение.

Мы же возбудим течение встречное

Против течения!

Так понимал Алексей Константинович Толстой один из центральных мотивов Священного Писания.

Мы не можем, конечно, обойти и его великого однофамильца, графа Льва Николаевича Толстого. Когда Лев Толстой преподавал в школе, он писал, что не надо детям пересказывать Библию: это книга человечества, ее надо читать такой, как она есть. Но потом он не устоял — слишком творческий был человек — и он начал создавать свою религию, свое Евангелие. Он отбросил Ветхий Завет, потом отбросил Послания апостолов, потом из Евангелия выкинул все то, что не умещалось в рамки рационального, поверхностно понимаемого, научно объяснимого (хотя он сам науку презирал, но тут почему-то под гипнозом научности сдался). И получилось поразительное явление: книга, написанная непрофессионалами (евангелисты ведь были непрофессионалы), оказалась несоизмеримо выше того, что написал великий мировой гений литературы. Евангелие Толстого так же мало похоже на подлинное Евангелие, как бледная тень на великий шедевр. Помню, я когда-то просматривал книгу XIX в. по истории искусства. Тогда еще не было фотогравюр, а были контурные рисунки. Там я увидел Сикстинскую Мадонну в виде контуров. Представляете себе, что такое контурный рисуночек Сикстинской Мадонны и сама она в подлиннике? Это чуть-чуть напоминает то, что сделал Толстой с Евангелием.

Я надеюсь, что в скором времени будут издавать религиозные книги Толстого. Почему я говорю, что надеюсь? Потому что истина не боится встречи лицом к лицу со своими оппонентами. И то, что Толстого с его религиозным учением долго прятали, означало, что его боялись. До революции цензура была одна, у нас — другая; впрочем, до революции религиозно-философские книги Толстого все-таки печатались, пусть с огромными купюрами, причем на месте купюр ставили точки, чтобы каждый грамотный человек понимал, что здесь исключено какое-то количество страниц. В наше время эти труды вошли в академическое издание Толстого в 90 томах, которое практически было и остается недоступным для широкого читателя.