Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Царапина.
— И глубокая.
— И вот еще, — она указала на ребро двери, — бороздка.
Колька, ощущая в душе нарастающее искреннее уважение к женщине, на всякий случай уточнил:
— Считаете, что свежая?
— Ее не было, когда я первый раз краской проходилась.
«Вот это тетка! Сыщик!..»
— Теперь гляньте своим опытным взором, — предложила комендант, улыбаясь краем рта, — наверное, отвертка?
«И все-таки бабка глупая», — не без удовлетворения отметил он. Ведь и ежу понятно, что отверткой так не поцарапаешь.
— Нет, это ножом, —
— Перочинным? — уточнила Асеева.
— Наверное.
— Или, знаете, такие есть, в которых ложки, шило и прочее…
В это время снова пошли воспитанники по коридору, и она принялась за свои манипуляции. Наконец замолчала, Колька же, отойдя от двери, принялся размышлять в тишине.
Бурунов и Таранец. Ребята непростые, нахальные и напрашиваются на хорошего леща, но в учебе стараются. Оба приезжие, вроде бы даже с одного хутора, откуда-то из Молдавии, что ли. Физкультурники отличные, Таранец вот очень хорошо играет в настольный теннис — как раз недавно с барского плеча, с фабрики, пожаловали почти новый стол. Этому Пельмень очень огорчился, ему игра так по душе пришлась, что он, быстро освоив правила, обставлял играючи всех.
Да, так вот, в целом оба парня Кольке куда симпатичнее вечной жертвы, Максима Хмары. Получается, что есть у них, троих, общее — всем им просто по-черному, исключительно то есть, неприятен один и тот же человек.
Но сейчас не об этом. Не в этом соль. Скорее в том смысл, что по разуму двоим тут делать нечего. Допустим, один на стреме, второй отжимает замок, потом ать-два… нет, в два шага не получится. Стол довольно далеко. Ну пусть в три шага. А в коридоре между тем людно, легко кто-то может увидеть, что у двери директора ошиваются да химичат. Поспрошать бы тех, кто на этаже, но тогда обязательно до вора слухи о расспросах дойдут…
«До вора. Ты уже все решил, что это один человек был?»
— Подойдите, Николай, — позвала Раиса.
Он повиновался, заодно и спохватившись, что стыдно стоять, сложа руки, когда старшие работают, попробовал вызваться:
— Давайте помогу.
— Спасибо, мне привычнее. Я о другом. Идите сюда и смотрите, только так, чтобы вас не было видно из коридора.
Комендантша красила неторопливо, со вкусом, было видно, что работа ей нравится, краска ложилась отменно, без единого огреха. Было видно, что полотно заранее хорошо подготовлено и первый слой нанесен старательно и качественно. Из этого следовало, что не могла Раиса ошибиться, и царапины, на которую она Кольке указала, в самом деле не было ранее.
Тут она несколько замедлила темп окраски, быстро, сквозь зубы, спросила:
— Пол осмотрели?
— Вообще не смотрел, — признался Колька, — зачем?
— Гляньте, зелени нет?
— Чего? А… зеленого? Н-нет… — И все-таки, повернувшись лицом внутрь комнаты, прикинул путь до стола и вновь проследовал по нему. Оп-па. — Есть.
Комендантша, плотно прикрыв дверь, приблизилась. На чисто выскобленном полу в самом деле проступал чуть видный след, зеленый, мелко-мелко крест-накрест.
— Носок?
— Вязаный. Не портянка, — кивнула женщина, —
— Или ничего на смену нет, или ноги обморожены, — предположил Колька.
— Это очень сложная дедукция, — улыбнулась она. — Хотя да, может быть. А вот рядом ногу поставьте.
Сделав то, о чем попросила Раиса Александровна, Колька убедился: отпечаток-то шире его, весьма немалой, ноги.
«Значит, действовал хладнокровно, не торопясь. Сразу открыть дверь не получилось, и, чтобы не шуметь и не следить, снял сапог и уперся в покрашенное. Вот это выдержка. И вот это баба у нас!»
Пока Колька восхищался, комендантша вернулась на порог, открыла дверь, снова приступила к работе.
— Вот смотрите, Николай. Я якобы на шухере, так?
Градус Колькиного восхищения стал близок к кипению. Когда кто-то снова прошлепал по коридору, она помолчала, потом возобновила негромкую речь:
— Оживленно у нас.
— Согласен.
— Меня много народу увидит, пока, например, вы будете шуровать в комнате?
— Кто-то да увидит.
— Следовательно, один человек был. Зря вы на Бурунова и Таранца думаете.
«Ведьма, что ли? Мысли читает!» — умилился Колька, а вслух кротко соврал:
— Я на них и не думал.
— Пусть не вы, так Семен Ильич точно думал. И небось вам на меня сослался, на мои жалобы?
Колька лишь бровями дернул: да, мол.
— Они мне не по душе оба, — призналась она, — только опыт показывает: тонкие операции — не их. Они склонны к нарушениям, но бесхитростным, грубым. Поколотить кого, стащить, что к полу не прибито…
— Раиса Александровна, вы бы излагали прямо. Времени нет, — деликатно признался Колька, — вы тут, может, и новый человек, а я за Ильича переживаю.
— Я тоже, — успокоила она. — Только я всего-то комендант, баба глупая, не милиция, не следователь, — охотно напомнила она, — предлагаю вспомнить, кто может сердце держать на этих двух. Понимаете меня?
Она наконец распрямилась, с наслаждением размяла поясницу:
— Старею, нет былой гибкости. Вы помоложе, половчее, попробуйте смекнуть, как поступить лучше. До утра субботы никто увольнения не получит, это все, что я вам могу гарантировать.
Колька заверил, что все понял, сердечно распрощался и пошел размышлять.
Это заняло примерно три четверти часа. Потом Пожарский, заскочив в уже известный «кабинет» Ильича, где обретался он сам, выпросил ватман, тушь и перья, заперся в одном из свободных классов.
Еще через час ребята, пришедшие в физзал поиграть в волейбол, изучали новый плакат, гласивший, что вечером после работы в четверг команда текстильной фабрики вызывает ремесленников на бой по настольному теннису.
Глава 18
Из центра капитан Сорокин возвращался в препоганом настроении. Кто-то не любит блондинок, кто-то окрошку, а он с детства не переносил упреков собственной совести. Сейчас же имело место быть именно это явление. Грызла, зараза, как будто голодала всю жизнь. Все время пути в электричке до родной платформы Николай Николаевич убивался.