Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
В конце концов, если в самом деле официально нельзя запустить дело, чего не попробовать неформально…
Тут вдруг он обратил внимание на то, что Колька, который до этого бубнил свое, убедительное и нечленораздельное, заткнулся и, раскрыв рот, смотрит на его, Акимова, стол.
Сергей осторожненько поинтересовался:
— Что опять не так?
Тот схватился, челюсть подобрал и заверил, что ничего, мол. Лишь поинтересовался:
— А это чего это у вас за карикатурка?
— Глянулась девица?
— Не-а. Показалось, наверно.
— Похожа на кого?
— На
— Андрюхина? Лидка? — насторожился Акимов. — Кто такая, откуда?
Колька, смутившись, погнал такую дикую ахинею, что Сергей, чуть не зажав уши, клятвенно пообещал всяческое содействие:
— Только замолчи, лады?
Пожарский пообещал.
Глава 20
Оперативка в кабинете руководства продолжилась уже без слабого звена.
— Что ж, Иван Саныч, кто нанесет визит высокообразованному фигуранту? — спросил Сорокин.
Остапчук был не в настроении шутить.
— Кто-кто, а то неясно. Все в демократию играешь, товарищ капитан.
Они давно не считали нужным «выкать» в отсутствие «младшенького», как меж собой именовали Акимова.
— Я и отправлюсь. Потому как капитану — такому интеллигентному, я имею в виду, — делать там нечего.
— Нельзя чуть менее высокомерно? — уточнил Сорокин, но Остапчук заверил:
— В самый раз. Ты обязательно не понравишься, а то и на провокацию поведешься. Ты со своим сердчишком, не прогневайся, давно не тот.
— Вот спасибо.
— Кушай на здоровье. Сидите, умники, в сторонке, я пойду дурочку валять.
— Ты мудрый филин, Саныч, — признал Сорокин, — разве что, если позволишь, попрошу кой о чем особо. Выслушаешь?
— Не то выбор есть?
— Попрошу следующее, — не обратив внимания на язву, продолжил капитан, — ты верно взял курс, но играй еще проще, чтобы даже не возникло подозрения, что что-то знаешь. Доступно объяснил?
— Понял.
— Далее. Будет настаивать на том, что дочка где-то тут, ушла или еще что, вежливо дожидайся возвращения или вообще любого доказательства того, что она живет на даче. Доступно?
— Да понял я, Николаич!
— Погоди, еще не все. Убедись, что это точно она.
Остапчук сделал попытку вскипеть:
— Ты что ж, считаешь, я совсем…
Но Сорокин универсальным жестом — палец вверх — положил конец дискуссии:
— Мы с тобой дело имеем с публикой, многовато воображающей о себе. Они себя сами поставили на пьедестал, да еще и по ту сторону добра и зла. Случись что, чтобы свои непорочные образы не запятнать, ни перед чем не остановятся, в том числе и перед обманом.
— А, ты об этом. Это да. Это понял.
По его кривой гримасе Николай Николаевич понял, что ничегошеньки сержант не понял. Поэтому Сорокин просто еще раз повторил свою просьбу, и Иван Саныч уверил, что все понял и сделает в лучшем виде.
Была идея повторить в третий раз — но капитан решил, что сие выйдет перебор.
Направляя стопы в сторону «Летчика-испытателя», Остапчук твердо настраивался на то, чтобы держать себя в строгих рамочках. Потому как по-человечески уже был настроен против
С большим удовольствием Иван Саныч отправил бы к герою — военному литератору Серегу: тот и выглядит культурнее, и разговаривает гладко, вежливый, воспитанный, и сто раз подумает, прежде чем ругнется.
Признаться, после разговора с Сорокиным Остапчук попытался отрядить в поселок товарища Акимова, но тот ручками чистенькими развел: занят, мол, прости.
Чем он занят-то может быть?
Капитану он сам «увольнительную» выдал. А теперь прикидывал, как бы поудачнее начать разговор, чтобы не заходить сразу с козырей. Ситуация складывалась, как бы на ребре стоящая, развернуть можно и так, и так. С одной стороны, имеется железный повод для профилактического мероприятия, ведь товарищ знаменитый военкор проживал непрописанный. Участковый обязан прийти проверить. С другой стороны, то и так, и так клин: и герою, и его приятелю-хозяину, поэтому и эта история, как и большинство таких же, завершится звонком сверху с просьбой — командой, так точнее, — оставить товарищей в покое.
«Да шут с ними со всеми, плевать», — даже если бы не было его, повода этого, Остапчук бы и через забор сиганул, и под воротами бы полез — лишь бы девочку увидеть. Только бы она здесь оказалась. Только бы жива была. Только бы…
Ситуация на поверку оказалась еще хуже, чем он мог представить.
Нет, не пришлось ему преодолевать противодействие: и открыли сразу, и впустили, и товарищ Иванищев оказался куда приятнее, чем на разного рода героических фото в корреспонденциях «Красной звезды». Простой мужик, душа нараспашку, со вчера небритый, синяки под глазами, искрящимися, шальными, в домашнем — вытянутые галифе, штопаная гимнастерка. Он тотчас поинтересовался:
— Что же, товарищ сержант, насчет паспортного режима?
— И это тоже, — добродушно ответил Иван Саныч, изображая неведение относительно персоны, которая перед ним, — сами понимаете, служба.
— Понимаю.
— Вот вы, товарищ, к примеру, кем приходитесь хозяевам данного помещения?
— Друг и приятель, — добродушно отрекомендовался тот. — Приехал погостить.
— И когда же, позвольте уточнить, прибыли? — Остапчук, делая вид, что записывает в книжку, сам быстро оглядывал помещение.
Плохи дела. Ничего не говорило о том, что тут обитает ребенок. Ни игрушек, ни маленьких тапочек, ни фантиков, ни бантиков, ни ляпов липкими пальчиками на зеркалах и выключателях — ни-че-го. Да и этот вот счастливый, довольный жизнью товарищ не похож на папу, обремененного заботами о любимом потомстве. Да и врет эдак бойко, не смущаясь.
— Месяца с три. Сначала приехал на выходные, задержался, а там и отпуск начался. Санька… это то есть Александр Ильич, возьми да предложи: чего тебе кататься туда-сюда, оставайся. Мне же как раз сценарий заканчивать, а в дом творчества на путевки опоздал.