Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
На мгновение установилась тишина прямо-таки гробовая, потом все разом загомонили. А затем вдруг послышался голос Семена Ильича, но слышно было каждую буковку. Сказал он, правда, немного:
— Э-э-эх, Максим.
И как-то так получилось, что адресатом был Хмара, но стыдно стало всем. Сам же Максим, почему-то моментально успокоившись, вежливо снял тапочки, чуть не с поклоном передал хозяину. Да еще и спасибо сказал так, будто они с Пельменем не просто вничью сыграли, а еще и сердечно пожали друг другу руки, пивком друг друга угостили и собрались расходиться, друг другом же ужасно довольные.
И
— Ну что ж, пошли.
Хмара не торопясь, бережно натянул свои монструозные сапоги, аккуратно причесался, пристроил на место ремень, умело согнал назад все складочки, чтобы было идеально гладко. И все это делал так спокойно, неторопливо, что Николай не выдержал:
— Побыстрее нельзя? Пора уж, — и взял его под руку.
Однако ремесленные ребята, увидев, что они собираются на выход, решительно их блокировали, вцепились намертво, повисли на рукавах, галдя:
— Николай Игоревич, мы ждали, готовились! Давайте доигрывать!
— Да кто доигрывать-то будет? — отбивался Пожарский. — Вы что?
Первокурсники же, лишенные выходов за границы учебы и внеучебных занятий, впали в форменный бунт. Они требовали, чтобы партия была доиграна, независимо от того, кто что натворил, поскольку одно-единственное подобное пятно не может очернить весь коллектив. Назревал стихийный митинг, и какой-то малец из первокурсников уже подхватил упавшее знамя, то есть Максимову ракетку, и бесстрашно ею размахивал, да Пельмень наотрез отказался.
— Я ноги стер, понял? — заявил он и поднес задире к носу кулачище. — С физруком своим разбирайтесь.
И пошел было сам, расстроенный, к дверям, только Семен Ильич остановил его:
— Раз ты освободился, то пойдем, голубь. Проводи до моей хаты.
Кольку же так и не выпустили, поскольку иных желающих разыгрывать из себя более или менее беспристрастных лиц не нашлось.
Пожарский, на все плюнув — уж так теперь на душе стало легко, — принялся трудиться судьей. Анчутка, безмятежно сияя, быстро, вполголоса докладывал:
— У него стельки в сапогах теплые, войлочные, напихал хрустики под них, а потом еще и в каблуки. Ходил, можно сказать, на деньгах. И надо ж как штымкается, шкет! Вот так взять и толкнуть честного человека, — демонстративно потер, морщась, плечо, — никакого воспитания. Ничего! Попадет в цугундер к такой, как ваша Раиса, обучится этикету.
Глава 23
Выйдя из зала, Хмара, уже снова смирный, ласковый, заложил руки за спину, стоял, выжидающе переводя взгляд с директора на недавнего соперника. Пока они шли по коридору обратно в общежитие, в «кабинет» директора — Семен Ильич первым, далее Хмара, замыкал шествие недовольный Пельмень, — задержанный хранил вид такой заинтересованный, как будто взрослые обещали что-то весьма заманчивое и интересное, и весь он был в предвкушении этого.
Неосведомленному Андрюхе было неловко и непонятно. Что за червонец, что за другой? Из-за чего весь этот сыр-бор? И было стыдно за свое собственное поведение, что завелся, выдал леща мелкому. Доходяга ведь. Из него, Пельменя, таких штук пять выкроить можно. Мальчишка-то неплохой. Бывает же так: ничего особенного, а вот душа лежит к кому-то. Ну вот как с Лидкой.
От воспоминания о ней сердце
Мечтания и метания Андрюхи прервались, поскольку дошли до двери «кабинета».
Внутри Ильич пригласил присаживаться. Сам директор понятия не имел, что делать дальше, поэтому сел, пригласил и их приземлиться и глубоко задумался, размышляя над этим.
Пельмень маялся. Ему эта вся история была категорически неприятна. Отходчивый по природе, он зла не помнил и на этого глупого пацана не сердился — мало ли кто психанет, к тому же из-за проигрыша.
Семен Ильич тоже не понимал, как подступиться к делу. Такого поворота событий он не ожидал. Максим Хмара, явившись в училище, представил документы, чистые, объяснил совершенно искренне: мол, сам москвич, в эвакуации осиротел, вернулся обратно, жилплощади нет. Разговаривал как взрослый, по-взрослому же излагал свои доводы. До Семена Ильича доходили слухи о том, что Хмару не любят, но в то, что имеет место рукоприкладство на ровном месте, поверить было трудно. Он и не верил. Старый мастер исповедовал практическую формулу мальчишеской педагогики, сводящуюся к тому, что «сами разберутся», а влезать в детские драки вредно. Чего доброго, привыкнет пацан к тому, что всегда можно кому-то пожаловаться — и выручат, и тогда бед не оберешься.
Семен Ильич всю жизнь занимался тем, что обучал ребят, которые этого хотели, и, столкнувшись с сопротивлением, всегда терялся. Он как-то в роно при назначении оговорил, что надзирателем для деток не будет: кто хочет — пусть учится, коли нет желания — то пусть отправляется на все четыре стороны, хоть в колонию.
И что теперь делать? Надо бы поговорить, попробовать разъяснить ситуацию — хотя бы выяснить, где оставшаяся сумма, ведь помимо двух червонцев еще куча денег не найдена. И, главное, зачем он это сделал? Для чего? Неужели из жадности? Старый мастер искоса глянул на Хмару — никак не может этого быть.
Тихонько постучали в дверь, дождавшись отзыва «Войдите!», появилась на пороге Асеева.
— Вы уже тут, — вежливо поздоровавшись, заметила она. — Я смотрю, вы уже во всем разобрались…
Семен Ильич не успел возразить, что нет, совершенно не разобрался, но все разрешилось неожиданным образом: по коридору протопали шаги, раздался стук в дверь, правда, ответа никто не дождался. Ввалились все разом, поддерживая под микитки бледного как мел мальчишку.
«Что ж за день сегодня?» — философски посетовал директор.
— Семен Ильич, я не виноват, — оправдывался первокурсник Чистов, — я случайно. Я не сдвигал стол! А он как треснет… — Пострадавший, томно закатив глаза, придерживал руку, висящую плетью.
— Что случилось? Почему, понимаешь, врываетесь, как к себе в сортир? — возмутился директор.
— Руку сломал, — доложил мрачный Колька, — психанул, треснул о стол ракеткой и руку сломал…
— Я не хотел, — стонал пострадавший, — не буду больше!
— А больше и не понадобится, — подначил Пожарский.