Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Что у вас? — подойдя, спросила бабка Раиса.
— Пусто, — отрапортовал Яшка, хотя и наябедничал, что носки сушат под кроватью.
— Носки? Это интересно. Достаньте, пожалуйста.
Изучив их, пробормотала: «Зеленая» — и довольно хмыкнула. Мудреная дама.
— А у вас что?
— А, все хорошо, — заверила она, — вот, отдайте, это совершенно точно из пропавшей суммы.
— Кому отдать? — спросил Яшка, принимая два новехоньких червонца. Какие славные, так и просятся в карман.
— Не знаю, кто вас попросил тут порыскать. Догадываюсь, что Пожарский.
Яшка замялся,
— Слушайте внимательно. Я уверена, что эти деньги подложил в кровати Бурунову и Таранцу настоящий вор.
— А это кто?
— Вот он, — она указала на кровать, которую Яшка обрабатывал, — тихий мальчик Максим Хмара. Поторопитесь. Деньги наверняка при нем, вряд ли где еще.
— Уверены? — уточнил Анчутка.
— Почти, — призналась бабка Раиса, — скорее всего, при нем. Только учтите: он только выставляется дурачком, непростой мальчик и весьма бдительный. Понимаете?
«Любят они психологию разводить, — думал Анчутка, уже сбегая по лестнице к гимнастическому залу, — пусть сто раз бдительный — брать за жабры, чтобы не успел хабар скинуть, — всего делов-то. А вот бабка серьезная, не хотел бы я с ней по работе встретиться, чтобы по разные стороны стола!»
Глава 22
Итак, Палыч свою партию исполнил безукоризненно. И Анчутка ускакал, треща крылами, — еще бы, когда выдастся такой шанс: устроить воровской шмон, да так, чтоб совесть не мучила.
Пельмень, не посвященный в Колькины планы (ему это было незачем), тоже был прост и правдив: лишившись соперника, меланхолично стучал шариком о ракетку, просто ожидая, что будет дальше. Ему, расстроенному, было совершенно все равно — выставят кого на смену Таранцу или скажут идти домой.
Лидка так и не появилась, так что вечер ему ничего эдакого не сулил, а на выпивку дома Яшка наложил суровый запрет.
Фабричные ребята, пользуясь особым взрослым статусом, пошли перекурить. Ребята-ремесленники, которым выходить было нельзя, толпились вокруг Кольки, гудя разгневанными пчелами, выкрикивая и ругаясь: «Что делать-то будем?» — «Техническое поражение запишут…» — «Нечестно же!» и прочее.
Колька, изображая муки и сомнения, старательно супил брови, не спуская глаз с Хмары. Когда появился Акимов, когда провозгласил свое дело, когда ребят уводили — у него ни один мускул на лице не дрогнул. Ничего не выражало это постное лицо, кроме равнодушия. Точно это его совершенно не касалось и не хотел бы он в этом участвовать — но что делать, если уж деваться некуда?
Вспыхнула паническая мысль: «Неужели ошибся?», но Колька, вспомнив разговор с Асеевой, приказал себе не дурить. Иначе придется допустить, что в отношении одного и того же субъекта ошибаются и бывший вор, и бывшая вертухайка, а это противоречит любой логике.
Спокойно. Будь проще. Сейчас надо «случайно» вспомнить, что и Хмара играть умеет. Колька, сохраняя суровый вид и играя желваками, уверенным ледоколом прошел сквозь кипящую толпу туда, где подпирал стенку Хмара. По-братски положив руку ему на тощенькое плечо, по-отцовски тепло произнес:
— Максим, выручай.
Ага, вспыхнул, заметался
— Что вы, Николай Игоревич! Я не могу, у меня и уровень не тот, я не потяну.
— Надо, Максимушка, — заверил Колька, — надо.
— Да у меня ж и майки-то под рубашкой нет, — промямлил тот, потихоньку разгораясь, что твой фонарь, — и тапочек тоже.
Вот ножищи-то у него да-а-а-а… идут впереди него на полметра каждая.
Тут от ремесленных протянули майку, почти чистую, а Хмара, который воодушевился и завелся, твердо заявил, что будет играть в сапогах.
Колька глянул на его обувку — форменной ему на складе не нашлось, и где-то он раздобыл особенные, огромные, очень грубые, массивные сапоги с большими каблуками.
Пожарский горестно и на этот раз совершенно искренне заметил:
— С такими ядрами на ногах ты и пяти минут не продержишься, — и по расстроенному виду Хмары понял, что и он так считает. Но заявил:
— Босым буду играть.
— Тут гвоздей полно.
— Ничего.
— Кому ничего, а если от заражения крови помрешь?
— Зараза к заразе не липнет, — улыбнулся он впервые непривычно искренне.
— Погоди, — приказал Колька и крикнул в зал: — Ребята, у кого… сорок пятый? — уточнил он у Хмары, тот кивнул. — Сорок пятый у кого?
Кругом забубнили, заворчали: «Вот еще», «Где найдешь такие дирижабли» и прочее в том же духе. Подал голос лишь Пельмень:
— У меня.
— А ты в чем… — начал было Николай, но Андрюха вдруг вне плана и договоренностей выступил единственно верным путем:
— Я и в сапогах эту вот персону… разделаю. В два счета.
Вся хиленькая кровь, которая была в этом тощем теле, ринулась в лицо, Хмара покраснел густо-прегусто, став похожим на лежалую морковь. Но, конечно, стерпел, лишь вежливо поблагодарил. Хотя из той же вежливости мог бы побеспокоиться: а что, если уважаемый Андрей помрет от того же гипотетического гвоздя?..
— Молодчина, — Колька, запустив ладонь в белобрысые волосы, притянул голову парня к себе — и без особого удивления почуял пальцами ту самую ссадину, засохшую, бугристую, оставленную той самой скобой под столом Ильича.
Вот вышли на игру эти двое — здоровенный Пельмень и одноглазый хрупкий Хмара, — и разразилась такая баталия, которую не видел ни этот зал, ни, пожалуй, ни один другой во всей Москве.
Нет, кроме шуток — Максим оказался просто страшный игрок. Отсутствие глаза не просто не мешало, но и даже помогало, подвигая на совершенно неожиданные удары — и длинные, и короткие, и простые, и резаные. Пельмень держался молодцом, но, потяжелевший от горя и невоздержанности, никак не мог выиграть подачу, вынужден был лишь обороняться. А этот, легкий, как бабочка, вроде бы даже и не особо двигался — и все равно перекрывал весь стол, мастерски атакуя. Не прошло и пяти минут, как Андрюхин лоб залоснился, а у мелкого даже дыхалка не сбилась. К концу первой партии было ясно, что пока ведет Хмара, и причем уверенно.