Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– М-мать, – процедил Николай, но вовремя прикусил язык.
– Что, сынок? – немедленно спросила она.
– Это я так. Спокойной ночи.
«Спокойной» не получилось, он проворочался, кусая подушку, до утра.
Уж сколько воды утекло со времени его исторического звонка на «ноль-два», и до сих пор при воспоминании об этом от стыда по-прежнему пальцы в ботинках поджимаются.
– Итак, что у тебя по дачам? – осведомился Сорокин.
Акимов подавил вздох. По дачам все было настолько кисло, что перспектива спуска на землю уже не пугала, а скорее,
Начиналось все мирно, даже юмористически. Прибежала растрепанная почтальонша Ткач, разносившая корреспонденцию зимующим на Летной и Пилотной, что в поселке Летчик-Испытатель, и сообщила, что на Гастелловской «что-то не то».
«Чем-то не тем» оказалась вскрытая генеральская дача, заколоченная досками на зиму. Сколько ни осматривал Сергей участок, скрупулезно, по часовой, с привязкой по ориентирам, никакого особо жуткого криминала на генеральском участке не обнаружил. Дверь, впрочем, вскрыта вроде бы стамеской. Ну и, знамо дело, в доме полный бардак: в воздухе белым-бело от пуха и пера, как в курятнике во время переполоха. Каждая подушка, вплоть до невинных думок, была вспорота, причем на панцирной кровати выпотрошенные подушки зачем-то сложили стопкой и прикрыли обратно салфеткой с кружавчиками. Шкафы, шифоньеры, тумбочки – все вывернуто, какие-то сундуки и саквояжи тоже опустошены, все содержимое валялось на полу. Абажур, заботливо укутанный на зиму кисейкой, сорван и отброшен в угол. На кухне – разоренный буфет, груды битых тарелок, вскрытые банки. За оградой, в кустах нашелся ватный матрас, безжалостно выволоченный из родных стен и выпотрошенный до последнего клочка.
При таком разгроме как-то напрашивались пропавшие ценности и кровавые лужи, но их не было. Более того, сколько ни пытался уразуметь Акимов, не было ни логики, ни смысла в этом бардаке. Беспорядок – не улика, мало ли ключи от городской квартиры искали в спешке. А иных необычных вещей на месте происшествия не имелось.
Хотя… в версию о хаотичных поисках ключей не вписывалось то, что было очевидно: безобразничали старательно и методично, не оставив без внимания ни сантиметра помещения. На фоне всего этого было глупо спрашивать, не видит ли что-либо необычное товарищ Ткач, по долгу службы в доме неоднократно бывавшая. Товарищ Ткач только хлопала глазами – она же письмоносица, не пинкертон. Составив пространный и бестолковый протокол, Акимов вздохнул и вернулся в отделение.
Хорошо, еще ядовитого Сорокина не было, отбыл на три дня по каким-то служебным надобностям. Акимов, раскинув мозгами, состряпал лишь одну версию: вандализм на фоне личной неприязни. Надо полагать, насолил кому-то герой-летчик. Самому воину морду набить, понятно, руки коротки, вот и решили хотя бы так напакостить.
Идея в целом была здравая (за неимением иных мыслей) и, главное, удобная.
Беда поджидала Акимова на следующий день в виде пожилой, подтянутой пары физкультурников.
– На лыжах отправились, – пояснял мужчина, – смотрим, вроде как калитка открыта…
И снова отправился Акимов в Летчик-Испытатель, теперь уже на Чкаловскую, и снова застили глаза перья вспоротых подушек. Такая поганая штука, никак они не хотели угомониться и улечься на пол – чуть двинешься, и опять поднимается снежная
И вот вернулся Сорокин и задал вопрос со своеобычным началом: «Как у тебя с…?» И пришлось признаться, что никак, и версий, помимо стремления насолить из личной неприязни, никаких нет.
– Ах, личная неприязнь, – со значением протянул капитан. – И небось по-пьяни?
Акимов засмущался. Кивнув, начальство продолжало:
– Я тут делишки разбирал, ну, знаешь, висячки всякие ваши. Старые в том числе. И наткнулся на интересную папочку… Ты-то, конечно, понятия о ней не имел, да? Не твое дело, пусть другие разбираются, у меня своих дел по горло. А вот что мы имеем на сейчас.
Николай Николаевич извлек из сейфа новехонькую, хотя и пыльную папочку. Очевидно было, что лежит она нетронутой давно.
– Вот тут, сударь ты мой, еще два рапорта о таком вот, как ты говоришь, стремлении насолить из личной неприязни. Два!
– То есть как это? – пробормотал Сергей.
– А вот таком кверху. Два случая имели место на разных дачах в поселке Летчик-Испытатель. В сентябре – дом Сичкина Николая Ионыча, в октябре – Пьецуха Алексея Ивановича. Как прикажешь понимать? Все летчики не угодили кому-то одному?
– Ну я и говорю – хулиганит чокнутый.
– Ну да, чокнутый, – поддакнул Сорокин, – хорошо, удобно, да неувязочка. Ты небось грамотный, книжки читал. Может, что и помнишь. Особенно такое умное выражение: первый раз – случайность, второй – совпадение, третий…
– …закономерность.
Сорокин с одобрением кивнул:
– Или враждебные действия. Если так, тогда что такое два случая из сейфа и два твоих – это уже не три, а целых четыре. Серия, так?
– Так.
– Во-о-от. И скажу тебе по большому секрету – и по соседним окраинам, по сводкам судя, еще как минимум парочка-троечка официально зарегистрированных «хулиганств», подчеркиваю – только зарегистрированных. И именно с подушками-матрасами, и именно по офицерским дачкам. Намек понял?
Акимов кивнул.
– А теперь к нашим баранам вернемся. Вопрос у меня к тебе, товарищ следователь: зачем дураку с ножом матрас на потрошение на улицу переть?
– Чтобы в доме не сорить? – предположил Акимов и тотчас прикусил язык.
– Смешно. Вторая попытка?
Сергей послушно подумал.
– Ну? Нет? Ладно. Смотри. Вот у тебя протоколы осмотра из сейфа. Вытаскивали что из дому?
Акимов, взяв папку, быстро пробежался глазами по тексту:
– Похоже, что нет. Не сказано ничего.
– Точно. А с чего ж теперь-то потрошат на улице? Смекаешь? – и, видя, что на подчиненного наваливается уже черное отчаяние, Сорокин сжалился:
– Да потому что снег лег, Сережа. Следы они так уничтожали, волочением, тащили до самой проходной-проезжей дороги бандуру эту, чтобы собак и сыскарей попутать, следы скрыть. Понял?
– Понял, товарищ капитан.
Сорокин посверлил его глазом и сварливо спросил, что конкретно понял товарищ лейтенант, он же недоопер.
– Следы скрывали.