Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

«Так, отставить упадничество, – скомандовал Сергей сам себе, – заткнись и работай».

И попросил потерпевшую гражданку Швиц осмотреть вещи – все ли на месте, не появилось ли что новое или, наоборот, пропало?

Витенькина мать без тени удивления повиновалась, осмотрела нехитрые богатства, извлеченные из карманов, снятые с тела дурачка: газетки, гребешок, гнутые гвоздики, проводок, кусок рафинада, погрызенный и весь в махорке, ветошь-обтирка и прочее – вся эта чепуха, которой обвешивал себя Пестренький, была, очевидно, ей знакома.

Каждую вещицу она в «лицо» узнавала, сохранила в памяти. Акимов прямо спросил: неужели мама все эти игрушки наперечет знает? – и она просто ответила:

– Да. Вот эта ложечка, – она прищурила покрасневшие, подслеповатые глаза, – с птичкой, Витенька ее в начале осени нашел, в сентябре, а вот этот осколочек – на Покрова…

– Это когда? – спросил Акимов сурово, хотя и сам прекрасно помнил, но признаваться считал неловким.

– Четырнадцатое октября, – без тени укоризны напомнила женщина.

«Осколочек» – кусочек битого зеленого стекла, по всему судя, от нижнего края бутылки, рядом с донышком, – был впаян в цемент. При свете лампы стекло загадочно мерцало, точь-в-точь изумруд. Припомнила мать и нож – остро наточенный, обмотанный изолентой.

– Это его? – спросил Акимов.

«Хороший ножик, – отметил про себя, – подушки порет – аж снег идет…»

– Да, его… это еще летом появилось, на излете. Говорил, за грибами, мол, ходить буду. А вот это что такое – не ведаю. Нет, это не наше.

Она указала не то на медальон, не то на образок, что висел у Витеньки.

– Почему «не наше»? – спросил Сергей.

– Так вот его крестик, деревянный, – указала мать. – А это что за блямба – не ведаю. Не наше. У нас таких не носят.

Акимов кивал, а у самого под шрамом стучало, как дятел: «Гильзу ищи. Надо искать гильзу. Позарез нужна гильза». Он отправился в школу, поговорил с директором и получил в распоряжение старший класс. Несколько часов три десятка горящих энтузиазмом, остроглазых добровольных помощников прочесывали участок. И снова мимо: гильзы от патрона, которым застрелили Витеньку, не обнаружили. Пропала, как в воду канула.

Колька старался не меньше других. История, рассказанная приятелями-огольцами, будоражила ум, пацан все пытался сообразить, кем это надо быть, чтобы пальнуть в упор, то есть прямо глядя человеку в лицо, да еще как прицельно, чтобы ни капли крови не пролить. И зачем, главное? Что и кому мог рассказать этот убогий? Кто бы ему поверил, недоразвитому?

Он смотрел во все глаза, даже, улучив момент, тайком откололся от класса специально, чтобы порыскать вокруг дома. Его охватил сыщицкий азарт, воровской жар, вывернутый наизнанку. Конечно, следов, которые он втайне рассчитывал обнаружить (и, признаться, немедленно раскрыть дело), и в помине не было. Давно уже тот снег сошел, выпал следующий, потом натоптали сыскари, потом любопытные – хозяева никак не могли до дачи доехать, занятые больно. Заглянуть в дом Колька не мог – дверь опечатана, – но знал, что там кавардак.

«Очиняли

стамеской, вскрыли так, чтобы не повредить, а внутри все разнесли, – удивлялся он. – Зачем это?»

Повернувшись на крыльце, как раз сходил по ступенькам – и вдруг заметил в раскисшей грязи нечто продолговатое, тускло блестящее.

«Гильза!» – возликовал Колька.

– Салют, Николай, как жизнь молодая? – сказал, подходя, Акимов. – Никак нарыл что?

Колька, утвердительно буркнув, разгреб осторожно жижу, протер пальцем – и в самом деле гильза. Но…

– Нет, – с сожалением признал пацан.

– Э-эх, – протянул Акимов, – гильза, да не та. Дай-ка.

Во-первых, эдакий дрын ни в один пистолет не влезет. Во-вторых, это вообще пусть и стреляная гильза, но давно потерявшая первоначальный облик: отполированная, закупоренная плотно подогнанной пробкой вроде бы из каучука, она являла собой нечто вроде флакона.

– Что там, Сергей Палыч?

Акимов осторожно приоткрыл пробку и помахал ладонью, направляя на себя поток воздуха. И все-таки в нос ударила такая резкая вонь, что чуть мозги не взорвались.

– Нашатырь, спирт.

– Да чую уж, – прогнусавил Колька, морщась.

– Твое? – спросил Акимов.

Колька лишь плечами пожал:

– На кой? Я что, барышня? Забирайте. Что, думаете, хозяева потеряли?

Акимов неопределенно хмыкнул.

* * *

– Ну что, следователь? Отыскал гильзу? – поприветствовал его Сорокин.

Безошибочно определив насмешку, Акимов тем не менее как мог корректно и сухо поведал о своих изысканиях, не забыв представить максимально подробное – даже с некой издевкой – описание вещей, обнаруженных при убитом В. А. Швице. Предъявил и гильзу. Однако начальство на его тон и не чихнуло, а поинтересовалось, понимает ли лейтенант Акимов, что гильза не та.

– Разумеется, – лязгнул Сергей.

– Отлично, – мирно кивнул Николай Николаевич, – а вот вещички. Где они у тебя, представь-ка полюбопытствовать.

Полный дурных предчувствий, Акимов выложил руководству на стол Витюшины бирюльки, и Сорокин практически сразу заявил:

– Расстрелять. Из крупнокалиберного пулемета.

– Кого?

– Тебя. Сыщик, так твою растак, ты два глаза для красоты носишь? А мозг – для весу? Вот это что, я тебя спрашиваю? – капитан сделал такой жест, как будто хотел носом ткнуть Акимова в Витенькину ложку, но сдержался.

– Ложка…

– Какая, я тебя спрашиваю? Ты ее осматривал, сыщик с дипломом, он же летчик?! Что на ней?

Он лично взял упомянутый предмет и помахал им прямо перед глазами Сергея.

– Ну, птичка с кубиком. И надпись – «Коля».

– О, умеет-таки читать. А вот думать будем учиться. И смотреть, и, главное, видеть, – Сорокин извлек лупу и сунул ее в руки подчиненного. – Это, ваше высоконедоумие, не птичка, а самый что ни на есть орел. И не кубик – не кубик, а свастика. Клеймо люфтваффе, сокол ты наш.