Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Оля мучилась, но виду не подавала. Колька мучился тоже, но по другому поводу. Он понимал, что надо поговорить начистоту, но о чем? Ведь трудно понять суть недовольства… Просто Оля, солнечная, золотая Оленька, расцветавшая удивительным и опасным цветом, серьезная и надежная, отдалялась с каждым днем. Что-то происходило между ними, что-то легло между ними, глубокое, душное «не то».
Надо было уже что-то решать, но как подступиться, как объяснить…
Когда ярко светило солнце, серебрилась солнечная снежная зима, сиял беззаботно каток в парке, Оля была самой собой – милой, красивой, счастливой. Потом солнце опускалось за вершины
Напрасно остатки здравого смысла возвращали Кольку в тот далекий страшный день, когда висела в воздухе пороховая гарь, а распластавшийся на грязном полу Давилка беспомощно скреб пальцами, пытаясь нащупать нож, когда Оля обещала, что всегда будет рядом и «все получится». Напрасно Колька напоминал себе, что нет и не может быть такой силы, которая заставила бы Олю изменить своему слову. Этого не может быть именно потому, что не может быть никогда.
И снова опускались на город душные сумерки, и Оля, которая была только его и ничьей больше, как будто отрывалась, торопливо прощалась и бежала на тренировку, – она представлялась ему иногда не Олей, а коварной ведьмой. И можно было сколько угодно напоминать себе, что это все дурь, что она ни минуты не остается наедине с Германом, что в школе полным-полно вечерников, что, в конце концов, это просто глупо, бесчестно и вообще пошлость и драматургия – ничегошеньки Коля не мог с собой поделать. Он ревновал.
– …Как тебе фильм, понравился? – осторожно спросила Оля по пути домой, чутким своим сердечком ощущая, что надо разговорить этого упрямого, злого, но дорогого ей человека.
Коля немедленно ответил, прямо, по-мужски:
– Барахло бузовое.
– И то правда, – подхватила она с готовностью. – Ну посудите сами, товарищи, разве позволено с такой позиции, с двух рук стрелять? Ведь вопрос о стрельбе с двух рук не рассматривается ни в одном программном руководстве, ни один из признанных авторитетов не допускает…
Оля, воодушевленная тем, что ее не прерывают, продолжала излагать ценные данные, постепенно погружаясь в такие дебри и прерии, из которых даже на лихом мустанге сто лет скачи – не выскочишь.
Улучив момент, Колька все-таки раздраженно осведомился:
– Эва куда тебя понесло. Ну, не по учебникам. А если руки трясутся? Двумя руками в боевой ситуации куда сподручнее, это и ежу понятно…
– Ежу? – прищурилась Оля. – По-твоему, пусть и не по правилам, зато наверняка?
– Ну да, – пожал Коля плечами.
Оля открыла было рот, но, сообразив, что обострять не стоит, решила не спорить. Николай, в то же время сообразив то же самое, ласково забрал в ладонь, пожал ее пальчики:
– Пойдем лучше завтра вечерком на каток сгоняем. Ты как?
– У нас тренировка, ты помнишь?
– Почему это у «нас»? У тебя.
– Коля, нет ничего «твоего» и «моего», есть только наше, – очень серьезно заметила Оля.
Коля зло прищурился:
– Интересный у нас с тобой расклад получается. То, что интересно тебе, интересно и нам, а то, что мне, – тебе неинтересно. Так, что ли?
Оля сморщила носик:
– Если ты соизволишь мне сказать, что тебе интересно, то,
Коля открыл рот, подумал и закрыл его. Сам себе он признался: странное дело, а ведь действительно, особо-то и ответить нечего. Все детские увлечения остались в прошлом, послевоенная жизнь постепенно, но неуклонно улучшается, и уже нет нужды умирать по сто раз на дню, чтобы прокормить семью. Это очень, очень хорошо, зато теперь уже труднее стало подбирать оправдание собственной пустоте. И в самом деле, что же ему действительно интересно?
Колька вдруг с ужасом осознал: все эти метания – просто потому, что Оля неуклонно взрослеет, а он, здоровый лоб, способный, что называется, на одну ладошку ее посадить, а другой прихлопнуть, так и остался… кем? Неужели просто малолетним уркой на условном сроке?
Остаток пути до Олиного дома они проделали в полном молчании.
Уже прощаясь, Николай все-таки справился с собой:
– Да, ты права, а я нет. Пойдем завтра с тобой вместе, я попробую еще раз.
– Коленька, ты себе не представляешь, как я рада, – серьезно призналась Оля. – Это настоящий мужской поступок!
Увы, как это часто бывает, все случилось не так как надо.
…Назавтра, когда Ольга и Николай добрались до тира, занятия уже начались. Однако Герман Иосифович, который обычно не спускал ни малейшей расхлябанности, на этот раз был в таком приподнятом настроении, что и не заметил опоздания.
Махнув рукой – садитесь, мол, не мешайте, – он продолжал воодушевленно демонстрировать секции какую-то удивительную штуку. Пистолет не пистолет, а нечто странноватое, с длинным стволом и какой-то массивной горкой вместо мушки. Он только что разобрал его и собрал, называя по именам детали, любовно, как собственных детей или родственников. Увлекшись, он говорил все быстрее и быстрее, и заикался все заметнее, и вот уже слова превращались в сплошную кипящую кашу. Из нее горячими брызгами вылетали фразы: «просто невероятные возможности!», «не менее двадцати пяти метров!», «…регулировка положения прицельной линии по горизонтали целиком и вертикали мушкой…», «дульный компенсатор плюс грузики для балансировки!», «сто одиннадцать градусов наклон ручки!»
– Он сейчас захлебнется, – шепнул Коля, – собственными слюнями.
Оля толкнула его в бок. Возможно, Вакарчук услышал это замечание, потому что немедленно замедлил поток речи и принялся говорить, своеобычно четко выговаривая слова:
– Ну а самое главное: в качестве боеприпасов применяются длинные патроны пять и шесть миллиметров, кольцевого воспламенения, и это существенно понижает отдачу… позволяет при обучении не заучивать свои ошибки, – он быстро, незаметно для окружающих и заметно для Коли, глянул в его сторону, – воспринятые при выстреле, что при переделках из боевого оружия невозможно в принципе. Обращает на себя внимание и мягкий, отзывчивый спуск…
«Когда же он заткнется уже», – думал Коля, отчаянно скучая. Оля, напротив, ловила каждое слово, и даже пальцы у нее сжимались и разжимались, как бы от предвкушения.
– Смотрите, какие маленькие патроны! – показал Герман Иосифович. В самом деле, крохотульки мизерные.
– Да, не более двух с половиной граммов. Однако – и я сам пробовал – с двадцати метров прошивает доску-сороковку, по документации опасный излет до километра… Великолепная вещь! Ну, я понимаю, что пора заканчивать теоретическую часть. Пожарский, прошу вас.