Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Память с лакейской услужливостью подкидывала разного рода детали и детальки: хорошее пальто, перешитое из хорошей же, прямо-таки отменной шинели, не только сапоги, но и великолепные ботинки на смену. Одеколон… нет, это не то. Всем известно, он его сам гонит, на домашнем самогонном аппарате. А что еще-то? Разговаривает на разных языках – так это вроде и не криминал, образованность-то. К тому же он откуда-то там…
– Со Львова, Сергей Палыч.
Акимов опомнился. Фу-ты, вслух забормотал?
– Вот что, Пожарский, – со всей строгостью начал он, – ты
– Да помню я, помню…
– Вот, – Акимов позволил себе примиряющую улыбку. – Все-таки конкретно-то ничего подозрительного ты про него не скажешь.
– Скажу, – решительно заявил Колька.
– Ну-ка, ну-ка? – подбодрил лейтенант.
– У него награды не наши.
– Ну да, орден Славы, польский. И что?
– Нет, еще один. С цветком и мечами, Ленька, сын комендантши, видел. Все награды он надевает, не стесняется, а эту – нет. Но хранит. А зачем?
– Не знаю, – честно признал Акимов. – Ну и что с того? Нашел, подарили, память о друге…
Он вспомнил портсигар с драконом с ограбления Сичкина.
– Когда я в него попал… ну, тогда. Он по-немецки выругался.
Акимов не выдержал, ухмыльнулся снова:
– Доннерветтером? Я, когда по пальцу молотком попадаю, а кругом дети или женский пол, еще не так умею.
– Нет, – упрямо возразил Колька, – «аршлох» он сказал.
– Оп-па, – пробормотал Сергей. – Нда-а-а.
– И потом, немец его узнал, который у Шоров, – заторопился пацан, увидев, что его слушают, – я уверен.
– Что, прямо вот так и сказал: «здравствуйте, либер конрад Херман»?
– Н-нет… но он его точно узнал. Ух и морду он скроил тогда, постная рожа. А немца потом мертвым нашли, а говорили, что свои же грохнули, а все не так, он честный человек был и парням помог…
– Стоп, – приказал Акимов. – Сейчас голова у меня взорвется. Какой немец, тот, что военнопленный, с завалов? Которого ты в коллекторе нашел?
– Да не нашел я его! – с досадой признался Колька. Что уж тут наводить тень на плетень. – Ну убили его, Сергей Палыч. И наверняка Герман убил, к гадалке не ходи. Анчутка с Пельменем видели… – он прикусил язык, да было поздно.
– Ах, Анчутка с Пельменем, – со значением протянул лейтенант, – и Шоры. Эти? – он показал пальцем на окна на первом этаже. – Профессорские, с роялем?
Колька угрюмо кивнул.
– Теперь толком расскажи, не кусками. И что за привычка у тебя…
И снова Колька рассказал про рояль, про музыку, про Бетховена и про щи, про пруссака Гельмута фон Дитмара, который не хотел воевать, а пришлось, да еще в такой компании.
– Львов? – негромко и очень серьезно переспросил Акимов. – Ваффен-гренадерская?
Коля кивнул.
– Как же скверно-то все, – тоскливо заметил Сергей, – скверно, скверно и весьма… А чем этот Гельмут парням помог?
Рассказал Колька и это.
– Ну вот и папаха к чему… Слушай, а эти-то двое огольцов где? Ты их с тех пор не видел?
– Не видел.
– Не врешь?
– Нет, не вру, – заверил Колька
– А вдруг… ты же вот ничего прямо сразу не говоришь. Откуда я знаю, Николай, может, ты приятелей своих, домушников, выгораживаешь?
– Какие они домушники? – возмутился Колька. – Влезли в тепле переночевать, что, убудет, что ли?
– Если бы. По домам они шарили, Николай, и, по всему судя, брали не только варенье, но и личные вещи, и немало вещей. Улавливаешь мысль?
Колька кивнул. Притопнул, сбивая снег со стоптанной обувки, наклонился штанину поправить – и вдруг память Акимовская выдала картинку: Колька, разгибаясь, вертит в пальцах гильзу-флакон с места убийства Витеньки-Пестренького. Гильза-флакон с нашатырным спиртом… как это там Романчук сказал, от мигреней? После контузии многие баловались. И Герман постоянно дергается, хватаясь за голову. Болит головушка-то контуженная.
«И все-таки не факт, Серега. Не факт. Не пори горячку. Все эти финтифлюшки – не более чем твои домыслы. Возможно, что и фикция. К тому же не надо забывать: лучше Череп в руках… тьфу ты, елки, типун те на язык».
– Так, давай с тобой решим: пока обо всем этом – ну ты понял – ни слова. Никому вообще, и Ольге тоже. Иди спать, мать извелась совсем. А я с утра сгоняю в Сокольники – там видно будет. Договорились?
Крепко, по-мужски, пожав парню руку, Акимов заметил напоследок:
– Везучий ты, Колька, молодец. Даже завидую по-хорошему.
Намертво приказав себе до утра не думать ни о чем – что-что, а это он умел мастерски, – просто так, для очистки совести Сергей прошелся мимо флигеля. Библиотека была заперта снаружи на амбарный замок.
Прямо с утреца, предупредив Остапчука, Акимов отправился в Сокольники, желая поспеть к открытию тира. Расчет был прост: посетителей будет немного и можно будет спокойно оглядеться и сориентироваться.
Посетителей и в самом деле было раз-два и обчелся, но человек, орудующий за стойкой, – парень лет двадцати, простоватого вида, с выдающимися щеками и глазами-щелками, – даже при богатом воображении не мог сойти за Черепа. В отделении, к которому относился тир, оказался отличный участковый – толковый, знающий, немолодой уже лейтенант.
– Ну, чего там опять? – проворчал он. – Скупка краденого?
– Чего это вдруг?
– Ну чего вдруг. Ничего. Тебя кто интересует-то, Вовка Баев, заведующий тиром на Лучевом?
– Меня-то скорее Черепанов Владимир Алексеевич интересует, главарь шайки домушников…
– Да ну? – равнодушно подивился участковый. – А по нему и не скажешь. Так. Проживает одиноко, скромно, тут же, на Егерской. По мелочи крутит чего-то, тотошничает, выставляет шмотье в качестве призов, но ничего плохого сказать не могу. Сотрудничает с органами охотно, иной раз и в качестве эксперта привлекаем, – разбирается в мазне, скульптурах – что-то типа музейщика. Ну и что узнает – доносит тотчас же. В криминале не замечен. Даже на катковой площади потише стало.