Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– Что, недалеко отсюда? – невинно спросил Коля.
– Да с час ходу. Как Петро помер, так и сгорел дом. Так, ты чего тут? Сыпь отсюда.
Столкнулись в коридоре с Акимовым, который выходил из «парилки» – так теперь именовался кабинет начотдела, – как из настоящей бани – красный и мокрый.
– Салют, Пожарский, как жизнь молодая? Опять в индейцев играешь?
– Да так… – неопределенно протянул пацан. Очень ему хотелось поспрашивать, что там с Черепом, да и вообще, но, глядя на Акимова, не решился. Что-то подсказывало, что не до него
Однако, на Колькино счастье, Акимов собирался перекурить очередную головомойку на свежем воздухе, грех было не отправиться с ним – все равно ж по пути.
На улице предложил Акимову «герцоговину», тот крякнул, глянул с братским укором, но взял. Подымив в полном молчании с полминуты, Сергей начал сам:
– Откинулся Череп.
– Как?!
– Застрелился. Из «мелкашки». Снял сапог, улегся, дуло в рот – и вася-кот.
– Точно?
– Точнее не бывает, сам видел.
– Дела-а-а…
Посидели молча, потом Николай попытался начать:
– Так ведь Герман…
– Так, Пожарский, – строго начал Акимов, отщелкнув окурок, – ты со своим Германом уже даже меня задрал. Сказано тебе – застрелился Череп, что тебя не устраивает?
– Вакарчук не устраивает, – тихо, но упрямо ответил Николай. – Не устраивает, что он о чем-то с Черепом сговаривался, что у них общие дела, а всем положить на этот факт, что он тушенку скупает чужими руками и таскает куда-то…
– Какую тушенку, что ты мелешь?
– А такую, в магазине, – запальчиво проговорил пацан.
– Ну да, скажи еще, что он спекулянт.
– А с Черепом о чем они базарили, что у них общего?
– Ша, – скомандовал Акимов, – за дружков твоих разговор имеется.
– Каких дружков?
– Оборванцев. Анчутку с этим, как его, беса, Пельменем.
– И чего? – настороженно осведомился Колька.
– А вот что. Герман-то понятно, а вот что у тебя общего с домушниками?
Колька осекся.
– Видели твоих дружков, волочащих предметы домашнего обихода, им не принадлежащие, – сухо изложил Акимов. – Проще говоря, волокли они сворованные подушки и матрасы, сожрав до того чужое варенье.
– Враки, – неуверенно заявил Пожарский.
– Ага, – саркастически кивнул Сергей, – много папах в районе и в близлежащих территориях.
– Каких папах?
– Хорош ваньку валять. В общем, так. Если вдруг случайно увидишь их, так и скажи: взяли они не ту дачку, и, ежели попадутся мне на глаза, пусть не обижаются.
– Да я…
– Да, и ты. И ты, будь так добр, о своем условном не забывай.
– Это что же получается, – медленно, точно в голове укладывая, снова начал Колька, – прямо под носом у всех преступные дела крутятся, а я же еще и виноват?
– Твоя виновность уже подтверждена вступившим в силу приговором суда, – жестко ответил Акимов. – Ты что ж, думаешь, если громко кричать: «Держи вора!», то тебя в воровстве не заподозрят?
– Я не вор!
– Вор, – оборвал Сергей, – именно вор, пока, во всяком случае. Пока судимость с тебя
– Да понял я, понял.
– А понял, так свободен, – пряча глаза, приказал Акимов.
Колька практически бежал по улице, и голова его кипела, как чайник.
«Вор. Вот так, значит, да? Так, стало быть?! Ну ладно… везде, кругом я виноват! Ворюга-домушник – я, пионер никудышный – снова я, сын труса – опять я. Испортил Ольге жизнь…»
Он уже знал – хотя Оля и не сказала ни слова, – что первый список на прием в комсомол ей уже не то что не светит, но Михайловна ясно намекнула на возможную постановку вопроса об исключении «за моральное бытовое разложение».
«Кошелка старая, дырявая! – и пионервожатой наверняка сильно икнулось. – А то непонятно, из-за чего сыр-бор… «скромность в быту, моральный кодекс», а сама облизывается на этого… как кошка на сметану! Сволочь».
Саньке со Светкой тоже не поздоровилось – надо же, спекулянтские прихвостни! Правда, так делали почти все вокруг, «одалживая» друг у друга детишек с тем, чтобы получить возможность прикупить дополнительную пачку, банку, буханку. Но это, конечно, другое.
«Собственно, куда я припустился, как будто все накрылось тазом? Ничего еще не пропало… Череп вот перестал небо коптить – тоже неплохо. Что до Анчутки с Пельменем, то, может, это еще и байки, мало ли что болтают на районе…»
К вечеру потеплело, кружился легкий пушистый снежок, и вдруг прямо перед носом, как из ничего, возникла Оля.
– Где ты ходишь? – строго спросила она. – Как тебе не стыдно, Пожарский! Мы же договаривались! У тебя же «неуд» выходит! Горе ты мое луковое…
Она сердито взяла его под руку, развернула в сторону дома, сердито пошла рядом, делая вид, что ведет, и лицо у нее было сердитое-пресердитое… Вдруг Коля увидел, что у нее веснушки – и прямо посреди заснеженной улицы, в самом начале зимы повеяло весной. Коля послушно кивал и думал, что обязательно женится на этой вот девчонке, что даже если есть где-то кто-то умнее или красивее – хотя вряд ли, – и никому он уступать ее не намерен.
«Ни Герману, ни кому-то еще», – неторопливо размышлял он, пока Оля усаживала его за стол, наливала чаю, подсовывала прибереженный кусок сахару, раскладывала тетрадки и карандаши, открывая задачник, и солидно говорила:
– Итак. Лыжник на соревнованиях пробежал один круг по трассе со средней скоростью десять километров в час. С какой скоростью он должен пробежать еще раз этот круг, чтобы в результате его средняя скорость за два круга составила двадцать километров в час?
«А лыжника этого мы разъясним. Хотя бы и завтра».