Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

Колька упрямо смотрел вниз, но уши начинали алеть.

— И что?

— Ничего, просто как-то все один к одному нанизывается — вранье, воровство, смерти. Таких совпадений не бывает.

Колька вспыхнул, вздернул голову, оборвал:

— Да что вы все вяжетесь к человеку! Все у вас слова, слова, подозрения, критика, все-то не так, не по-божески! Только умные вещи все говорят, а Максим Максимович, он… он делает, ясно? Пацанам помог, приютил, меня не чурается, в помощи никому не отказывает, даже сволочам! —

И зло прищурил и без того заплывший глаз: — А может, в другом дело? Может, не можете его в покое оставить, потому что он к Вячеславовне клинья подбивает?

Сказал — и пожалел.

Палыч дернулся, как будто он ему в лицо харкнул, отшвырнул окурок. Развернулся и, ни слова не обронив, ушел.

…Колька, кипя черной злобой на всех, а более на себя, чуть не контузил Яшку, метнув в него из окна припасенный камень, и, будучи впущенным, помчался потрошить Пельменя.

— А ну вылазь, контра, — прорычал он, пнув ногой трактор.

Пельмень, не стерпев издевательства над техникой, тотчас вынырнул из ямы:

— Ты что, ты что?

— Я тебе сейчас лом в глотку запихну, вот что. Откуда этот трактор гадский взялся?

— С ума сошел, Колька? — отчаянно вопил Анчутка, разумно держась поодаль. — Нам в пользование дали, как провал на улице ликвидировали, так и стоит у нас!

— Раз так, зачем табличку перебивали?

— Да я почем знаю, Михалыч сказал…

— Что ты мне лапшу вешаешь? Хапаный трактор! С Кременца!

Пельмень возмутился:

— Откстись, Николка! Как он тебе своим ходом оттель доедет?! На гусеницах-то…

— Тот? Да он в тамошнем увээр остался! — крикнул Яшка и осекся.

— Заткнись! — запоздало рявкнул Пельмень и тоже увял.

— Ах ты ж падла… — протянул Колька в черной тоске. — Мужики, ну что ж вы опять?

— Ничего не опять, — вякнул Анчутка, но тотчас стих.

— Что ж вы за люди такие. Вы ж каждый раз на свою же блевотину возвращаетесь. Прощают вас, вытаскивают, ведь чудом же головы целы остаются, а вы опять за свое…

Воцарилась тишина, лишь потрескивали, остывая, какие-то узлы внутри ни в чем не повинного, как выяснилось, трактора.

— Андрюха, ты вот табличку перебиваешь, соображаешь, к чему?

— Нет, — упрямо заявил Пельмень, отворачиваясь.

— Все ты понимаешь. Потребуют машину вернуть, а вы такие: не ведаем, у нас нету такого номера. На доверии же вам трактор подогнали, без документов, поди? Соображаешь, что делаешь? Ведь это статья, а тебе восемнадцать скоро.

Андрей огрызнулся:

— Ты-то сам что, ни при чем? Чья идея-то, со ржавчиной?

— Моя. И я с вами, — подтвердил Колька, — стало быть, вы и меня под монастырь подводите. Спасибо, друзья. Вы-то, может, и отскочите, а мне на нары, досиживать.

— Никол, ты что, да разве ж я… — на разгоне бормотал Пельмень, но на чумазую его морду наползало черное,

как смоль, осознание: ты не просто не прав, ты просто подлец и негодяй.

Колька не ответил. Сами собой всплывали в памяти, лепились один к другому моменты, случаи, фрагментики и фактики, от которых он, дурак, благодушничая, отмахивался: мелочь, ерунда, не это главное. Как всегда, от осознания собственной тупости сжало горло, захотелось взвыть и повиснуть на потолке.

«Так, спокойно, спокойно… надо что-то делать, а вот что?»

И тут до сознания дошло, что на самом деле Пельмень с Анчуткой отошли в сторону и что-то с жаром обсуждают. Как горячие брызги из кипящей кастрюли, разлетались слова: «а я говорил», «это наверняка Исаич все и фря паскудная», «валить»…

— Я вам свалю, — пригрозил он открыто, а про себя лихорадочно соображал: «Фря паскудная… фря. Стоп. Кралечка-пьянчуга. Что за тип искал ее на платформе? И что там Яшка городил, уж не она ли та, что пропала? Не может же быть такого, что толпы рыжих и красивых у нас тут… Стой, стой, не торопись, не факт».

Мысль, безусловно, взрослая и здравая, но все-таки если он, Колька, останется в бездействии, то совершенно определенно чокнется.

«Пойти, что ли, глянуть на месте? Яшку забрать, покажет. А этот придурок пусть пока помаринуется. Глядишь, сам раскается», — решил парень и свистнул:

— Яш, а проводи-ка туда, где людоеда видел.

Анчутка, отчетливо икнув, вытаращил глаза:

— Это-то при чем?

— Да так, — загадочно ответил Колька.

Незачем им всего говорить, пусть помаются в неизвестности, как следует, по отдельности.

И, оставив Пельменя страдать угрызениями совести, Колька удалился, а за ним поспешил раскаявшийся и готовый загладить вину Анчутка.

Глава 14

Они следовали какими-то обходными тропами к станции, которые ведомы лишь тем, кто не спешит с платформы домой. Яшка вел.

Достаточно было глянуть в Анчуткину спину — такую несчастную, сгорбленную, утратившую молодецкую прямизну, — и становилось совершенно очевидно, как он мучается угрызениями совести. Колька же, понимая, что и сам не без греха, все равно почитал непедагогичным идти на примирение сразу. Ничего, страдать полезно.

Независимо от того, как погано на душе одного, отдельно взятого гражданина, в природе все идет своей чередой. И вот уже небо по-весеннему высокое, синее, и лишь кое-где облачка, и даже холодновато по-особенному, приятно. Еще не так тепло, чтобы все раскисло и чавкало, и не так холодно, чтобы зуб на зуб не попадал. Ночью подмораживает, и снег все еще глубокий, но уже зернистый, ноздреватый, так что проваливаешься чуть не до травы, с иголок еловых летят, сверкая, капли — раз, и канула в снег.