Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— А какие дела нынче в церкви?
— Прихожане в любые времена нуждаются в слове Божьем. А уж в лихолетье у священников завсегда хватало забот. Сам, верно, смекаешь: кому молебен требуется, кому поставить свечку, кому панихиду, а кому церковное поминовение.
Грошев понял намек на прокатившуюся по городу волну расстрелов и мгновенно перестал улыбаться. Лицо его сделалось злым, надменным. Нависнув огромным телом над тщедушным стариком, он процедил:
— Мой тебе совет, поп: не попадайся мне больше на глаза. Иначе…
—
— Иначе станется, как с теми, что лежат в овражке супротив твоего храма.
Смачно сплюнув на рясу священника, Григорий развернулся и размашисто зашагал к дожидавшемуся на дороге сослуживцу.
Старик сорвал листок с куста сирени, тяжело поднялся. Оттирая плевок, зло проговорил:
— Вот негодяй! Какой же мерзкий человек, прости меня, Боже, за сквернословие! Как земля таких носит?
По мере удаления от дома Ильиных шаг его ускорялся и делался шире. В висках молотило, в голове звучал голос проклятого Грошева: «…станется, как с теми, что лежат в овражке супротив храма».
Москва
Август 1945 года
«Телефон не работает. Стучать в окно или кричать в форточку бесполезно — место здесь глухое, вряд ли кто услышит. Тянуть время и надеяться на возвращение старшей сестры-хозяйки тоже бесполезно. Анастасия Никаноровна — человек хваткий, деловой и вечно занятой, в свой рабочий кабинет может нагрянуть лишь под вечер. А дверь в ее кабинет хлипкая, одно усилие — и готово».
Так рассуждала Валентина, стоя под деревянной дверью с занесенным для удара куском старой водопроводной трубы.
Снаружи уже дважды постучали. Первый раз робко и тихо. Второй раз сильнее.
«Надо открыть. Нечего тянуть. Открыть, сразу же ударить плешивого типа и вырваться наружу», — решила она, потянувшись одной рукой к торчащему из замочной скважины ключу.
Быстро провернув его, женщина дернула за ручку и приготовилась защищаться.
Тяжелый кусок металлической трубы уже двинулся в направлении расширявшейся щели между дверью и косяком.
Внезапно она остановилась. За порогом стоял совсем другой человек, внешне не имевший ничего общего с плешивым пациентом из «травмы».
— Кто вы? — спросила она севшим от страха и волнения голосом.
— Простите… вы Валентина? — улыбнулся незнакомец и сделал шаг вперед.
— Не приближайтесь! — снова занесла она над головой свое орудие.
— Да я, собственно… Вот.
Молодой человек вынул из кармана широких брюк красное удостоверение и, развернув, показал его женщине.
— Московский уголовный розыск. Константин Ким, лейтенант, — прочитала она.
И протяжно выдохнув, будто сбрасывая с плеч тяжелейший груз, плюхнулась на стул.
— Вся наша группа была на вашей свадьбе четвертого августа, — пояснил сыщик. — А сегодня я приехал в
— Константин, — прервала она его. — Он где-то здесь.
— Кто? — не понял Ким.
— Тот, кого вы ищете по всем московским клиникам.
— Плешивый тип с порезанной ладонью?
— Да. Три минуты назад он был на повторном приеме в «травме». Я узнала его и хотела сообщить вам по телефону. А телефон не работает. — Она кивнула на бесполезный аппарат.
— Хорошо, Ваня, предположим, врагов у отца Иллариона не было. Раз, как ты выражаешься, он святой и сеял вокруг себя добро. Но, возможно, он кого-то побаивался в Смоленске? Или недолюбливал?
— Оккупантов, конечно! Их все боялись и ненавидели.
— А кроме них? — настаивал Старцев. — Ведь бывают же в жизни лютые враги. Соседи, к примеру. Не поделили межу и давай друг другу козни строить. А есть неприятные люди, которых каждый норовит обойти стороной. Пьяницы, сплетники, завистники. Понимаешь, о ком я?
— Понимаю, — призадумался Сермягин. — Знаете, мне когда из-за воспаленной раны совсем худо стало — соображать я, конечно, стал хуже. Да и глядел вокруг, будто сквозь дымку. Но когда меня перетащили из сарая на тележку, я вроде немного взбодрился. Так вот, отец Илларион, собирая торбу с пожитками, говорил тогда Якову о местном полицае.
Сидевшие вокруг сыщики оживились, Старцев и вовсе заерзал на стуле:
— Так-так-так. Фамилию полицая припомнишь?
— Нет, даже не пытайте. Говорю же, соображал плохо. А слова отца Иллариона были примерно такие: «Самое сложное — пройти городом до окраины, потому как немцы набрали местных помощников. И один из них — шибко лютый. Не приведи Господи попасться ему на глаза».
Старцев намеревался задать еще несколько вопросов, но его отвлек телефонный звонок.
— Слушаю. Старцев, — схватил он трубку. — Да-да, хорошо слышу! Говори!..
Васильков и Егоров с удивлением заметили, как Иван изменился в лице.
— Живо проверить там все! Прочесать весь клинический городок! Мы сейчас же выезжаем!
Положив трубку на аппарат, майор пояснил:
— Плешивый приходил на прием в клинику Соколиной Горы — Валентина его узнала. Едем!
Сермягин по просьбе Старцева отправился вместе с сыщиками в клинику и сидел в автомобиле, покуда Иван с Александром беседовали с Валентиной, а остальные проверяли обширную больничную территорию. Сюда же — в больницу Соколиной Горы — прибыли и Горшеня с Баранцом, занятые проверкой оставшихся медицинских учреждений столицы.
— Как же получилось, что он тебя узнал? — мрачно рассуждал Васильков в кабинете Валентины. — На базаре он видел только меня. Неужели запомнил, как ты делала ему перевязку в «травме»?