Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Бог миловал — никто из оккупантов за это время не обратил внимания на скромный деревянный домишко с сатиновыми занавесками на подслеповатых окнах. Относительное спокойствие предоставило священнику возможность ухаживать за раненым красноармейцем: регулярно осматривать рану и кормить нехитрыми продуктами, которые имелись в запасе.
Рана на ноге Сермягина не воспалялась, но и не спешила затягиваться. Покраснение вокруг исчезло, рваные края стали белесыми. Боли Иван практически не ощущал: лишь при неудачном движении или задевая покалеченное
Отец Илларион никогда по-настоящему не врачевал, а медицинская помощь, которую он оказывал прихожанам, ограничивалась весьма скудным набором: обработкой и перевязкой ссадин и порезов, изготовлением настоек от мигрени, слабости или закупорки кишечника. Ну а по-настоящему хворым он рекомендовал обращаться к серьезным докторам. Благо в Смоленске за последние годы открылись две дополнительные больницы.
Однажды ночью относительный покой на тихой улочке Красина нарушил лай собак, треск мотоциклетных двигателей и беспорядочная стрельба.
Намаявшись с раненым, священник к тому времени спал. Услышав шум, он моментально отогнал сон, встал с постели и чуть отодвинул занавеску на окне.
Напротив соседнего дома светили фары мотоциклов и двигались огоньки ручных фонарей. В желтом свете мельтешили тени людей. Слышались команды немецких офицеров.
— Господи… неужели? — побормотал отец Илларион.
По оконцу полоснул луч света. Старик отпрянул, перекрестился.
Тихонько отойдя в глубь комнаты, он застыл на одном месте, тихо шепча:
— Что же делать? Что предпринять? Ведь найдут! Ведь отыщут моего Сермягина…
Он хотел было бежать к двери, ведущей на задний двор, как вдруг услышал тяжелые шаги на крыльце. Тут и вовсе по телу пробежал озноб, а в груди заклокотало.
В дверь трижды стукнули. И дважды добавили сапогом.
Снова перекрестившись, старик пошел открывать. Сбросив со скобы крючок, он зажмурился — в образовавшуюся щель ударил луч света.
— Ты есть кто, старик? — на ломаном русском поинтересовался стоящий под козырьком крыльца немец.
— Я отец Илларион… — начал было священник, но снизу, со стороны палисадника, послышался знакомый голос:
— Господин оберфельдфебель, это настоятель нашего храма.
— Григорий? — беззвучно прошептал священник, узнав говорившего. — Грошев?
Луч фонаря скользнул в сторону, и из темноты выступила фигура немецкого унтера с блестящим на груди горжетом полевого жандарма. Позади него стояли еще несколько солдат, среди которых настоятель узнал крупную фигуру Грошева. Тот был в своей обычной темно-синей рубахе, но на рукаве белела повязка, а из-за плеча торчал ствол винтовки.
— Его зовут отец Илларион, господин оберфельдфебель, — повторил Григорий.
— Ты настоятель местной кирхи? — спросил унтер.
— Да, господин офицер, — кивнул старик. — Что вам нужно?
— Мы ищем сбежавшего преступника. Он отказался подчиниться и ударил ножом одного из наших солдат. Внешне
Лицо священника было заспанным, помятое ночное платье также говорило, что он только что покинул постель.
— Простите, господин офицер, но я спал и никого не видел, — пробормотал отец Илларион и, отступив назад в сени, пригласил: — Можете проверить. Я здесь один.
— Напрасно это, господин оберфельдфебель, — послышался опять голос Грошева. — Наши попы тоже не ладили с советской властью, так что помогать ей не станут. Надо у других соседей пошукать…
Кажется, вид священника и последние слова новоявленного полицая возымели действие: немец еще раз осветил фонарем лицо хозяина, развернулся и зашагал по ступеням в палисадник. Пошли к калитке и его спутники.
Отец Илларион прислонился плечом к дверному косяку. Проводив взглядом незваных гостей, он с трудом успокоил дыхание. Убедившись, что опасность миновала, прикрыл дверь, накинул крючок и вернулся в комнату.
Шум снаружи постепенно стихал, отдалялся.
Немного выждав, старик накинул на плечи суконный зипун. Выйдя на задний двор, опять прислушался… Собаки брехали в дальнем конце улочки, там же тарахтели мотоциклы и слышались мужские голоса. Стрельбы больше не было.
«Знать, угомонились, уходят восвояси», — подумал священник и направился в глубь сада проведать красноармейца.
Сад на заднем дворе он знал прекрасно, потому и дошел до сарая без керосиновой лампы. Отодвинув последнюю яблоневую ветку, он вытянул руку и стал шарить в поисках угла сарая. И вдруг вместо деревянных досок ладонь нащупала что-то мягкое.
Отец Илларион замер. «Неужто Сермягин? Зачем он встал? И как сумел с покалеченной ногой выбраться из сарая?»
— Иван? — шепотом позвал Илларион.
Из темноты так же тихо ответили:
— Я не Иван. Я — Чернов. Яков Чернов из табора. Немцы ушли?
Москва
Август 1945 года
В архивных документах не нашлось ни одного упоминания за последние полтора года о цыганах, совершивших серьезные преступления. Если не считать такой ерунды, как попрошайничество, мошенничество, мелкие кражи на вокзалах и прочие традиционные для цыган «промыслы». К слову, на подобные дела занимавшиеся изучением архива сотрудники даже не обращали внимания.
Не дала ожидаемого результата и поездка Олеся Бойко в Московскую епархию. Там он ознакомился с несколькими документами, в которых описывалась служба отца Иллариона в различных епархиях. Описания походили на пространные характеристики с типичными церковными определениями. Помимо изучения документов, Олесь переговорил с протоиереем Димитрием, главой Мытищинского благочиния, и с самим епархиальным архиереем. Оба с огромной теплотой отозвались о погибшем отце Илларионе. В итоге сведений капитан Бойко почерпнул в епархии много, но полезного для следствия — почти ничего.