Биография отца Бешеного
Шрифт:
Но разве можно сравнивать наши невинные шалости с тем, что происходит сейчас? Никаких запретов не осталось, и уже никого не удивляет зрелище беременной тринадцатилетней девчонки. А рост заболеваний венерическими болезнями несовершеннолетних регулярно обсуждается на страницах серьезных газет.
Одобряю ли я подобную свободу нравов? Свобода одного не должна вредить другому и ущемлять его свободу. Сексуальная свобода необходима, но при условии, что молодые люди к ней подготовлены не фильмами сомнительного содержания или дурацкими пособиями, а собственными родителями. Причем дочь в вопросах морали должен подготовить к
Трудно сказать, какие гены сыграли наибольшую роль в моей сексуальной жизни, гены отца или матери, — вполне возможно, что и те и другие. Во всяком случае, получилась гремучая смесь, которая наделила меня гиперсексуальностью на всю жизнь. Эта сторона жизни важна для меня до сих пор.
В отрочестве я не испытывал недостатка внимания со стороны девочек, но это внимание было поверхностным, как бы созерцательным: стоило мне попытаться пойти чуть дальше, и девчонки испуганно шарахались в сторону. Я же постоянно нуждался в сексуальных контактах и очень сильно переживал их отсутствие. Скорее всего, мое половое созревание произошло гораздо раньше, чем у моих сверстниц, и поэтому я тянулся к общению с более старшими дамами.
Моя гиперсексуальность подарила мне в жизни много радости, но были и печали. Попадались девицы, не понимавшие меня, и не принимавшие мой напор. Могу признать, что меня не только любили и хотели, но и отвергали, иногда резко и обидно. Но мне кажется, что любой человек старается поскорей забыть о своих любовных неудачах.
Вот и я о них не вспоминаю…
Сексуальные потребности и возможности глубоко индивидуальны. Если в течение какого-то времени у меня не было сексуальной близости, я становился раздражительным, у меня зудела кожа и я мог возбудиться просто при виде женщины.
Все упростилось, когда я стал учиться в университете. В то время очень популярными были анекдоты про «армянское радио», которое отвечало на любые вопросы. И про университет ходил такой анекдот.
Армянское радио спрашивают: «Сколько потребуется выделить денег, чтобы переоборудовать Московский университет в дом терпимости?
Армянское радио отвечает не задумываясь: «Пять рублей!» — «Пять рублей?» — «Да, пять, чтобы сменить вывеску…»
Это, конечно, шутка, но во всякой шутке есть доля истины. Нравы в университете были свободными, можно сказать, раскрепощенными. Отчасти потому, что в нем училось много иностранцев, и потому, что студенты университета имели возможность съездить за границу.
Мне кажется уместным немного рассказать о высотном здании университета на Воробьевых, или в мои дни Ленин-ских, горах.
Известно, что этот комплекс был построен по личному распоряжению Сталина. На строительстве в основном использовались заключенные. Уже никогда не подсчитать число бедных заключенных, похороненных в бетонных конструкциях этого здания. Двадцать восемь этажей над землей, а сколько под ней? Поговаривают, что под землей в три раза больше, но это только слухи.
Когда было возведено этажей пятнадцать, один из заключенных, работавший до приговора суда инженером, произвел
В общежитии была блоковая система: по две комнаты с общей дверью, за которой был небольшой предбанник с вешалкой, туалет и душевая. Каждая комната была рассчитана на двух-трех студентов. Дипломники жили по одному. Нам с Валерой Макаровым удалось поселиться вдвоем. А чтобы уединяться, мы разгородили комнату пополам огромным буфетом. Один диван-кровать стоял у окна, за буфетом, другой — возле входа, там же стоял столик. Если приходилось готовиться к занятиям одновременно, то один садился за столик, а второму доставался буфет, из которого выдвигались доска-стол.
Мы вместе тренировались, вместе питались по утрам и вечерам, часто вдвоем ходили в столовую на обед. Макаров был похож на Алена Делона: девицы буквально вешались на него. Когда мы сблизились, Валера, приглашая очередную пассию, всегда настаивал на том, чтобы она обязательно приходила с подругой, которая предназначалась мне.
Макаров был столь избалован женским полом, что готов был поделиться своими партнершами. Любимым его выражением было:
— Вит, если вы закончили трахаться, пора меняться «лошадками»!
В общем, с Валерой скучать не приходилось…
В главное здание университета я переехал только через два года. И первым моим соседом оказался профессор из Японии — Укеру Магасаки, приехавший в Москву на стажировку по русской филологии. Его имя и фамилию я дал первому тренеру моего Савелия Говоркова по восточным единоборствам в романе «Срок для Бешеного».
За полгода до моего перевода в главное здание у меня появилась первая сберегательная книжка, на которую, наученный горьким опытом, я откладывал сэкономленные рубли. И не только от стипендии.
Укеру Магасаки был, по нашим понятиям, очень богатым человеком. В день моего рождения он повез меня в валютный магазин «Березка», где в подарок купил мне финское зимнее пальто на меховой подкладке, огромный мохеровый шарф, две нейлоновых (самый последний писк моды тех лет) сорочки, белую и голубую, и черные кожаные перчатки на белом меху. Все это обошлось ему около двухсот долларов.
Я никогда не получал столь ценных подарков и был просто обескуражен. Кстати, именно во время соседства с Укеру на очередной вечеринке я познакомился с Леной, студенткой географического факультета.
Эта черненькая, с прической под Мирей Матье, симпатичная девушка, с округлыми весьма соблазнительными коленками, сразу привлекла мое внимание. Происходила вечеринка в комнате общежития и была достаточно интимной: неяркий свет, медленная музыка, хорошее вино. Все это располагало к чувственности, к быстрому сближению.
При первой же возможности я пригласил Лену на танец. Наш танец растянулся почти на весь вечер: расставались мы только в те редкие моменты, когда кому-то все-таки удавалось отобрать ее у меня на один танец. Наши ауры настолько совпали, что нам просто хотелось быть вместе. Мы настолько увлеклись, что стали внаглую, не обращая ни на кого внимания, целоваться и обниматься.