Бирит-нарим
Шрифт:
– - Ишби, -- сказал Лабарту.
– - Этот город теперь не мой. Зу и Хинзу получили, что захотели, а я ухожу. Ты пойдешь со мной или останешься здесь?
Он спрашивает меня?
Ишби молчал. Не мог поднять глаз, не мог сказать того, что было на сердце.
– - Хинзу звал тебя под защиту, -- продолжал Лабарту, и эхо чувств его, темных, горячих как угли под золой, волнами накатывало на Ишби.
– - Выбирай, что будешь делать -- останешься здесь или пойдешь со мной.
Я должен выбрать?
Ишби зажмурился,
– - Здесь моя жизнь, я не хочу уходить. Даже если б не было здесь для меня защиты, я хотел бы остаться в Баб-Илу.
Ждал гнева, ждал объяснений и уговоров, готов был вновь и вновь повторять свои слова. Но было тихо и пусто, -- Лабарту не отвечал, и чувства его затихли, ни отзвука не приходило от них.
Ишби открыл глаза, встретил взгляд хозяина. Тот смотрел растеряно, словно не верил.
Это... мой хозяин?
– - Я останусь здесь, -- сказал Ишби и поклонился.
– - Спасибо, что дал мне выбор.
– - Ты почти свободный, -- отозвался Лабарту.
– - Оставайся, раз решил так.
– - Шагнул навстречу, обнял Ишби, но тут же выпустил, не дав сказать ни слова.
– - Живи здесь счастливо.
И, повернувшись, зашагал вниз по тропе.
Так просто ему уйти отсюда?
Ишби хотел заговорить, крикнуть вслед, -- сказать, что благодарен за новую кровь и жизнь, пожелать легкой дороги, спросить, куда Лабарту держит путь... Но хозяин шел, не оборачиваясь, все быстрее уходил, все дальше.
Так просто ему это...
Ишби отвернулся, сдерживая горечь, взглянул на город. Время не станет ждать, и лучше добраться до стен Баб-Илу до того, как закроют ворота.
3.
Эти люди пришли издалека. Лабарту сидел возле их костра, пил пиво из глиняной чашки, и горький ячменный привкус оставался на языке и в горле. Люди были приветливы, и говорили много, но наречие казалось едва знакомым, -- так странно звучал говор, так много было чужих слов.
Это было малое кочевье, и лошадей здесь паслось больше, чем овец. Невиданные раньше талисманы раскачивались над входами в шатры, и лагерь разбит был по-иному, не так, как привык Лабарту.
Женщины и дети уже скрылись под разноцветными пологами, и у огня сидели лишь мужчины, вели свою беседу.
Такого племени не встречал здесь прежде...
В степи всегда кочуют народы, одни исчезают, уходят, приходят другие, приносят своих богов и звуки новой речи... Но кем бы ни были -- иноземные обычаи легко перенять, легко стать одним из них.
Нет.
Лабарту одним глотком осушил чашу, и человек сидящий рядом засмеялся одобрительно, вновь подлил пива.
И здесь, за Евфратом, и между Тигром и отрогами Загроса, -- нет тут Ашакку. Ушла... А потому и я... не останусь.
От порыва ветра взметнулось пламя,
Зу предала его и отвергла, но не исчезла, -- вот ее свет в груди, красивый и жесткий, и...
...Лучше не думай...
Ишби, теплый, словно огонек светильника темной ночью.
Ашакку, радостью заполняющая сердце.
И пепел, пустота, там, где была Кэри.
Я один. И буду один... так лучше.
– - Но куда идешь ты, один, без дороги, ночью?
Сперва решил -- слова эти звучат внутри, пришли из глубины прошлого. Но голос был непривычным, чужим, -- и Лабарту понял, что вопрос задает молодой кочевник, сидящий по правую руку.
– - В Угарит, -- ответил Лабарту и прибавил, не дожидаясь новых распросов: -- Срочное дело зовет меня в путь, потому уйду сегодня же, до рассвета.
И снова повернулся к костру, стал смотреть на всполохи огня.
Не останусь в степи, хочу уйти подальше от Баб-Илу... Так почему бы не Угарит? В этом городе не был никогда, но там море...
Воспоминания отозвались голосом теплого прибоя, шорохом волн на песке у священного города Эреду. И из дальней дали затихающим эхом пришли слова старой жрицы.
"Ты еще молод, -- сказала она. -- Еще встретишь то, что назначено тебе судьбой".
4.
Рассветные лучи падали на галерею дворца, стены и пол окрашивали золотисто-алым. Ишби смотрел под ноги, и пусто было в голове, лишь одна мысль крутилась, не желала уходить -- думал о том, не упали ли капли крови, не остались ли пятна на ровной кирпичной кладке.
Облизнул губы и понял -- вкус, еще несколько мгновений назад казавший чужим, уже впитался в сердце. И сила Хинзу не давила больше, стала привычной, а тоска покинула душу, словно Лабарту был близко, а не в дальнем пути.
У меня теперь другой хозяин. Кровью мы обменялись и связаны отныне.
Поднял голову, взглянул на Хинзу. Тот улыбался, но от этого лицо его не становилось мягче.
– - Благодарю тебя.
– - Ишби поклонился, как принято было кланяться во дворце.
– - Темнота ушла из моего сердца вместе с рассветом.
Новый хозяин хлопнул его по плечу и рассмеялся.
– - Если ты боялся, то боялся зря!
– - сказал Хинзу.
– - Ты рассказал ему, и это пошло нам на пользу. Он ушел, и власть сама пришла ко мне. И ты, как был, так и остался обращенным хозяина города.
Зу засмеялась вместе с Хинзу, а Ишби стоял, не находя ответа.
Затем хозяин Баб-Илу повернулся и, откинув занавесь, исчез в глубине дома. Зу ускользнула следом, но вскоре возвратилась. В утреннем свете кожа ее казалась медной, а губы -- темными, почти до черноты.