Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Ваша свтлость благодарите меня за такую милость, о которой потомъ будете горько плакать. До сихъ поръ васъ и жену вашу содержали какъ родныхъ, но вы сами пожелали сдлаться чужими…
— Да я–то–то–то тутъ приче–че–чемъ? — заикаясь еще боле обыкновеннаго, пробормоталъ растерявшійся принцъ.
— Вы — мужъ вашей жены и отвчаете за нее по пословиц: Mitgefangen — mitgehangen (вмст пойманы — вмст и повшены)! — продолжалъ герцогъ въ томъ же рзкомъ тон. — У васъ самихъ, принцъ, я готовъ врить, доброе сердце; вы искренно любите принцессу и потому длаете все по ней; но уврены ли вы, что и она васъ любитъ?
— Увренъ! — отвчалъ Антонъ–Ульрихъ. — Что за странный вопросъ!
—
— Да какъ вы, герцогъ, можете говорить мн въ лицо такія вещи…
— Я повторяю только слышанное къ вашему свднію. Лично противъ васъ, принцъ, я ничего не имю и могу дать вамъ только одинъ совтъ: вмсто того, чтобы слушаться во всемъ принцессы, удалите отъ нея всхъ тхъ, кто внушаетъ ей подобную ересь.
— Вы говорите о баронесс Юліан? Но противъ нея я безсиленъ…
— Изволите видть. Такъ какъ же, согласитесь, можно было дать вамъ съ принцессой еще особое придворное положеніе? Если я отговаривалъ отъ этого государыню, то для вашей же пользы.
О самомъ Антон–Ульрих Биронъ отозвался секретарю австрійскаго посольства Пецольду еще откровенне, когда тотъ, при случайной встрч съ герцогомъ въ Лтнемъ саду, позволилъ себ замолвить слово за принца:
— Вс знаютъ, какая геніальная голова — этотъ принцъ. Если его женили на принцесс Анн, то, разумется, ужъ не изъ–за его великаго ума. Напрасно вашъ Дворъ воображаетъ, что можетъ распоряжаться y насъ въ Петербург, какъ y себя въ Вн. Если же y васъ способности брауншвейгскаго принца цнятся такъ высоко, то я съ удовольствіемъ склоню императрицу разршить ему отъздъ въ Вну, гд такъ нуждаются въ умныхъ государственныхъ мужахъ.
И вс эти рзкости сходили съ рукъ всемогущему временщику. Въ довершеніе своего униженія, Анна Леопольдовна, по настоянію императрицы, должна была лично отправиться на поклонъ къ Бирону, чтобы заявить о своемъ «добровольномъ» отказ отъ отдльнаго Двора. Торжествующій герцогъ, милостиво принявъ такое заявленіе, общалъ ей съ своей стороны не давать уже поводу къ неудовольствіямъ. Наружный миръ между враждующими партіями нмецкаго лагеря былъ возстановленъ, и государыня возвратила племянниц прежнее свое благорасположеніе.
Первою страстью Бирона, какъ уже знаютъ читатели, были лошади. Состоя самъ во глав конюшеннаго вдомства, онъ не жаллъ никакихъ средствъ казны для своего вдомства, въ которомъ, кром всевозможныхъ штатныхъ должностей, начиная отъ оберъ–шталмейстера и кончая рейтъ–пажами, однихъ мастеровъ и нижнихъ служителей числилось 293 человка. Дворецъ умершаго въ 1736 году кабинетъ–министра Ягужинскаго (на Фонтанк, на противъ Лтняго сада) былъ отведенъ подъ манежъ для верховой зды; причемъ перестройка его, возложенная на знаменитаго архитектора Растрелли, обошлась немного–немало, въ 100 тысячъ рублей, — для того времени сумма огромная. Къ манежу прилегали обширныя каменныя конюшни, обставленныя такими удобствами и съ такою роскошью, что сложилась даже поговорка:
«Съ лошадьми герцогъ обходится, какъ съ людьми, а съ людьми, какъ съ лошадьми».
Лошади для этихъ конюшенъ выписывались изъ Голштиніи, изъ Англіи и даже изъ Аравіи, и всякое такое обогащеніе конюшенъ составляло при Двор въ нкоторомъ род событіе. Сама вдь императрица была большая любительница лошадинаго спорта и почасту зазжала въ манежъ, гд для нея были устроены еще особые покои, чтобы ей можно было тамъ принимать съ докладами министровъ, а то и иностранныхъ пословъ.
Въ теченіе лта 1739 года, особенно знойнаго, Анна
Отъ Зимняго дворца (куда Высочайшій Дворъ перебрался уже на зимній сезонъ) тронулся длинный поздъ каретъ къ бироновскому манежу. Три дня уже моросилъ, не переставая, осенній дождь, и передъ входомъ въ манежъ образовалась цлая лужа. хавшей во глав позда царской карет пришлось остановиться посреди этой лужи. Когда тутъ спрыгнувшій съ запятокъ гайдукъ распахнулъ дверцы кареты и спустилъ подножку, — Анна Іоанновна, при вид лужи, замедлилась опереться на руку подбжавшаго изъ–подъ навса генералъ–полицеймейстера Салтыкова. Тогда Салтыковъ, не задумываясь, сорвалъ съ своихъ плечъ епанчу и накрылъ лужу. Благосклонная улыбка была ему наградой. Налегшись теперь всмъ своимъ грузнымъ тломъ на руку догадливаго начальника полиціи, государыня, по епанч, какъ по ковру, прослдовала въ манежъ, y входа въ который была встрчена самимъ герцогомъ Бирономъ.
Лилли, сидвшая вмст съ Юліаной въ одной изъ ближайшихъ каретъ, была свидтельницей этой сцены. Но когда и до нихъ дошла очередь выходить изъ своей кареты, генералъ–полицеймейстерская епанча была уже убрана. Высаживалъ ту и другую изъ кареты, правда, придворный лакей; но шаги Юліаны стснялъ очень некстати пышный шлейфъ, такъ что она поневол должна была ступить носкомъ въ воду. Лилли же, y которой не было шлейфа, перепорхнула подъ навсъ, ни чуть не замочивъ ногъ.
— Что значитъ умть скакать безъ сдла! — не безъ колкости замтила ей Юліана.
Манежъ длалъ честь его строителю или, врне, «приспособителю», Растрелли: несмотря на его обширность, въ немъ было много свта отъ высокихъ, восьмиугольныхъ оконъ по обимъ продольнымъ стнамъ; а громадныя печи изъ заграничныхъ цвтныхъ кафлей по четыремъ угламъ поддерживали комнатную температуру даже въ холодное время года. Въ глубин были устроены амфитеатрально сиднія для зрителей; а по середин амфитеатра, подъ пунцовымъ балдахиномъ съ золотой бахромой, возвышались тронообразныя кресла.
О намреніи императрицы прибыть въ манежъ, очевидно, дошло и до свднія всхъ трехъ кабинетъ–министровъ: не желая упустить удобнаго случая для доклада неотложныхъ длъ, были налицо съ портфелями подъ мышкой не только Волынскій и князь Черкасскій, но и графъ Остерманъ, который изъ–за застарлой мучительной подагры почти никогда не покидалъ дома. На глубокій поклонъ тріумвировъ государыня отвтила только мимоходомъ наклоненіемъ головы и затмъ не обращала на нихъ уже никакого вниманія.
Все вниманіе свое, точно такъ же, какъ и другіе, прибывшіе вмст съ нею и размстившіеся на амфитеатр, она отдала небольшой кавалькад донцовъ, выхавшей изъ конюшенъ. Въ знакъ привта цариц, приподнявъ на голов шапки и опустивъ долу острія пикъ, т объхали сначала шагомъ, но съ независимо–молодцоватымъ видомъ, весь манежъ; затмъ пустили своихъ поджарыхъ, но статныхъ коней рысью, посл того галопомъ и, наконецъ, во весь опоръ.
Императрица сидла неподвижно въ своихъ креслахъ, и никто изъ окружающихъ не осмливался еще проявлять свое одобреніе.