Бироновщина
Шрифт:
"Ровно молью поденъ", невольно напросилось Самсонову сравненіе.
Разобравъ наконецъ письмо, Василій Кирилловичъ воззрился на посланца.
— Это который же Шуваловъ? — спросилъ онъ. — Меньшой?
— Такъ точно: Петръ Иванычъ; они оба камеръ-юнкерами y цесаревны.
— Знаю! А y кого, опричь цесаревны, онъ еще содержимъ въ особливой аттенціи?
— Кто ему доброхотствуетъ? Да вотъ первый министръ Артемій Петровичъ Волынскій къ нему, кажися, тоже благорасположенъ.
Тредіаковскій поморщился и потянулъ себя двумя перстами за носъ.
— Гмъ, гмъ… Амбара немалое… Мужъ
"Ты самъ, стало быть, нмецкой партіи?" сообразилъ Самсоновъ и добавилъ вслухъ:
— Господинъ мой въ добрыхъ отношеніяхъ также съ гоффрейлиной принцессы, баронессой Менгденъ. Еще намедни я относилъ ей коробку ея любимыхъ конфетъ.
— О! онъ съ нею ферлакуритъ? Это мняетъ дло. Баринъ твой, изволишь видть, проситъ взять тебя въ науку. Всегда великая есть утха прилежать къ наукамъ. Он же отвлекаютъ въ юности отъ непорядочнаго житія. Благодари же Создателя, что направилъ тебя ко мн. До трехъ часовъ дня я занятъ тутъ въ канцеляріи боле важной матеріей, по сихъ поръ. (Онъ провелъ рукой надъ переносицей). Съ четвертаго же часа ты можешь застать меня на квартир. Жительствую я здсь же, въ Академіи, но со двора.
— Покорно благодарю, ваше благородіе; нынче же по вечеру отпрошусь къ вамъ.
— Приходи, приходи, любезный. А господину Шувалову мой всенижайшій поклонъ и привть.
Солнце еще не сло, когда Самсоновъ поднимался по черной лстниц академическаго зданія въ верхній этажъ, гд Тредіаковскому была отведена скромная квартирка въ одну комнату съ кухней, часть которой была отгорожена для прихожей. Колокольчика y двери не оказалось; пришлось постучаться. Только на многократный и усиленный стукъ впустилъ молодого гостя самъ хозяинъ. Вмсто форменнаго кафтана на немъ былъ теперь засаленный халатъ съ продранными локтями, а вмсто парика — собственная, всклокоченная шевелюра; въ рук y него было гусиное перо: очевидно онъ былъ только-что отвлеченъ отъ бесды съ сестрицами своими — музами.
— Прошу прощенья, сударь, — извинился Самсоновъ: — я никакъ помшалъ вамъ…
— Ничего, любезный, — снисходительно кивнулъ ему Тредіаковскій; — y меня ни часу не пропадаетъ втун; "carpe diem", сирчь "пользуйся днемъ, колико возможно".
— А я думалъ уже, не пошли-ли вы прогуляться, да и прислугу отпустили со двора: погода славная…
— "Поютъ птички со синички,
Хвостомъ машуть к лисички"? —
врно; благораствореніе воздуховъ. Но нашъ брать, ученый, бодрость и силу изъ книгъ почерпаетъ. А что до прислуги, то таковой я второй годъ ужъ не держу. Была старушенція, да Богу душу отдала. Съ того дня живу какъ перстъ, самъ себ господинъ и слуга.
Говоря такъ, Василій Кирилловичъ прошелъ въ свою комнату и услся за столъ, безпорядочно заваленный бумагами, а Самсонову милостиво указалъ на другой стулъ, дырявый, y стны.
— Садись ужъ, садись, да чуръ — съ оглядкой: одна ножка ненадежна.
— Коли дозволите, я вамъ ее исправлю, — вызвался Самсоновъ: — захвачу изъ дому столярнаго клею…
— И благо. Чего озираешься? Не вельможныя палаты. Года три
"Омеблементъ", дйствительно, былъ очень скуденъ и простъ. Даже письменный столъ былъ тесовый, некрашенный. Единственнымъ украшеніемъ небольшой и низкой комнаты служили дв полки книгъ въ прочныхъ, свиной кожи, переплетахъ.
— А разв г-нъ совтникъ не испросилъ вамъ пожарнаго пособія? — замтилъ Самсоновъ.
Василій Кирилловичъ безнадежно махнулъ рукой.
— Станетъ этакій ферфлюхтеръ хлопотать о русскомъ человк!
— А на него и управы нтъ?
— На Іоганна-Данилу Шумахера управа? Га! Этому Зевесу и нмцы-академики въ ножки кланяются. Одначе, пора намъ съ тобой и за дло. Ты грамот-то сколько-нибудь обученъ?
— Нисколько-съ.
— Какъ? и азбуки не знаешь?
— И азбуки не знаю.
— Эхъ, эхъ! Когда-то мы съ тобой до реторики доберемся.
— А это тоже особая наука?
— Особая и преизрядная; учитъ она не только красно говорить, но еще чрезъ красоту своего штиля и къ тому слушателей приводитъ, что они врятъ выговоренному; подаетъ она и искусный способъ получать милости отъ знатныхъ лицъ, содя тебя властителемъ надъ человческими сердцами.
— Куда ужъ мн заноситься такъ далеко! Дай Богъ сперва хоть научиться простой грамот да цыфири.
— Да, цыфирь, иначе математика, находится тоже въ столь великомъ почет, что изъ оной знать надлежитъ по меньшей мр наиспособнйшее и наіупотребительнйшее — четыре правила ариметики. Нын же начнемъ съ первыхъ азовъ родной рчи. Принцъ Антонъ-Ульрихъ, при прізд шесть лтъ тому въ Питеръ, не зналъ по-русски и въ зубъ толкнуть. Мн выпало тогда счастіе обучать его какъ нашему языку, такъ равно и россійской грамот. Начерталъ я для его свтлости наши литеры и каллиграфныя прописи. Теперь оныя и для тебя пригодятся: честь, братецъ, немалая.
Съ этими словами Тредіаковскій досталъ съ полки переплетенную тетрадь, гд въ начал была имъ «начертана» крупнымъ шрифтомъ русская азбука, а дале — прописи. Такъ какъ его первый ученикъ, принцъ брауншвейгскій, прибывъ въ Россію на 20-мъ году жизни, умлъ уже, конечно, и читать, и писать по-нмецки, то учителю не было надобности обучать его русскимъ буквамъ и складамъ по тогдашнему стародавнему способу: "Азъ, Буки — Аб", "Буки, Азъ — Ба" и т. д. Выговаривалъ Василій Кирилловичъ русскія буквы по-нмецки: "А, Бе". Къ этому упрощенному пріему обратился онъ и съ своимъ новымъ ученикомъ и былъ пріятно пораженъ, съ какою быстротою и легкостью тотъ схватывалъ первоначальную книжную мудрость.
— О! да этакъ y тебя и чтеніе скоро пойдетъ какъ по маслу, — сказалъ онъ. — Вотъ постой-ка, есть y меня тутъ нкая торжественная пснь: еще въ бытность мою въ Гамбург сочинена мною на коронацію нашей благоврной государыни императрицы. Самъ я буду читать, а ты только слди за мной.
И, развернувъ на стол передъ ученикомъ большой пергаментный листъ, онъ сталъ, не торопясь, но съ должнымъ паосомъ, считывать съ листа свою "пснь", водя по печатнымъ строкамъ ногтемъ:
— "Да здравствуетъ днесь Императриксъ Анна