Бит Отель: Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957–1963
Шрифт:
Летние туристы уехали, и, как и обещала мадам Рашу, Аллен с Питером переехали в более удобную комнату. Они поселились в номере 25 на третьем этаже, а в соседнем номере обитал Гай Карлофф – художник, благодаря которому они попали в отель. Голландец с американским паспортом, Карлофф был мужчиной ростом шесть футов с длинными черными волосами, которые он зачесывал назад с помощью геля. Когда он не рисовал, то читал Генри Миллера и вступал в длинные пьяные препирательства со своей подругой Шэрон Уолш, иногда при этом страдала мебель. Однако к Питеру с Алленом он относился хорошо и частенько подкармливал их; когда они только приехали, он выдал им фунт английского бекона и пачку английского масла. Питер был очарован им, и в письме к поэту Рону Левинсону он написал, что Карлофф «всегда занимался любовью с девушками при свете свечи и хорошо питался». Карлофф был из зажиточной голландской семьи, и она посылала ему достаточно денег, вот почему мадам Рашу иногда отпускала ему в кредит в баре и позволяла задерживать плату за жилье.
В 1958 г. приехал
В новой комнате было несоизмеримо лучше. Казалось, что она не сильно изменилась с XIX в., хотя, вероятно, стены были гораздо старше. Чтобы попасть в нее, сначала они шли по освещенной газовыми рожками лестнице, потом сворачивали на лестницу XVIII в. и в конце концов добирались до комнат, которые, вероятно, снимали на несколько месяцев люди, жившие далеко от Парижа и время от времени приезжавшие в столицу. Комната номер 25 находилась в передней части отеля, два окна с длинными шторами выходили на улицу. Стены были побелены. Там были большая кровать, здоровенный гардероб с зеркалом, раковина и рабочий стол. Эта была одна из немногих комнат в отеле, где была газовая плита. Они скинули рюкзаки и разложили одежду, Аллен достал из чехла переносную печатную машинку «Роял», сложил на столе стопками тетради и рукописи и повесил на стену портрет Рембо: он был дома.
Опубликование в журнале Life отчета о суде по делу «Вопля» спровоцировало большой интерес журналистов к битникам, но настоящая шумиха поднялась вокруг них после того, как в сентябре был опубликован «В пути» Джека. Несмотря на нападки литературного бомонда и статьи в популярных газетах, в которых их сравнивали с малолетними преступниками, многие интересовались тем, что они пишут. Аллен впервые начал думать о том, что писательством сможет не только сводить концы с концами, но и зарабатывать на жизнь. Тем летом в Венеции он получил чек на 100 долларов от City Lights – гонорар за «Вопль». Благодаря суду третье издание в 2500 экземпляров было распродано, и Ферлингетти пустил в производство четвертое, так что Аллен мог ждать следующего чека с суммой где-то от 100 до 200 долларов. Еще ему платил Evergreen Review, Partizan Review заплатил за два стихотворения, а Citadel Press хотела включить «Вопль» в антологию «Разбитого поколения». Пока он ждал следующего чека, какие-то деньги ему посылал брат Евгений и отец, что-то обещал прислать и Билл Берроуз. Аллен надеялся протянуть в Париже до Рождества, когда Керуак по идее должен был вернуть 225 долларов. Пока же Питер получал ежемесячно 50 долларов от Общества вышедших в отставку военных. Джек написал из Нью-Йорка и сказал, что «Вопль и другие стихотворения» хотят одновременно напечатать в твердом переплете и Viking Press, и Grove Press. Джек считал, что «Вопль» надо было напечатать хорошо, потому что «его же еще даже не начали читать». Даже несмотря на то, что City Lights не смог извлечь выгоду из суда или разместить ссылки на те места, где люди могут купить книгу, Аллен принял решение остаться с маленькими издательствами, которые первыми отважились его напечатать. Вся эта суета вокруг «Вопля» и битников, в общем, вылилась в огромное количество писем, так что в начале сентября, еще до окончания суда, Аллен жаловался отцу: «Горы корреспонденции растут, это становится уже настоящей проблемой. Слишком много суеты. Я уже начинаю думать, что “Вопль” недостаточно объемен и не выдержит этакого количества макулатуры». В то же письмо он вложил листик клевера, который сорвал на могиле Шелли в Риме: «Самый обычный листик – но я заплакал, когда увидел могилу Китса…»
В своей переписке с отцом Гинзберг затрагивал многие темы, и, как правило, прилагал к ним длинные описания тех мест, где он побывал, сопровождая их оценками политической ситуации в мире. К примеру, узнав его позицию по поводу запуска Россией первого спутника 4 октября 1957 г., Луис назвал его сторонником России. Аллен писал: «Первым, чему мы все здесь удивились после изобретения человеком огня, стал запуск спутников 1 и 2». Америка с трудом смирилась с поражением, что вполне логично, будущее не за нами, не за Америкой, как мы привыкли думать». В своих журналах Аллен писал: «Теперь, когда Россия вышла вперед, кажется уже не важным, что именно Америка достигнет Луны, вырвавшись за пределы нашей планеты. Если Америка уже не сдержала своего обещания одержать крупную моральную победу, то теперь получается, что она просто побирушка. Что за обещание? Установить в мире братскую свободу, построенную на торжестве закона. Мы поднимем поэзию на новую высоту и обогатим мир». Луис был социалистом, не принимавшим коммунизм ни в какой форме, и ему казалось, что Аллена должно расстроить то, что Россия одержала победу в космической гонке. С годами Луис становился все большим и большим консерватором, их переписка часто становилась очень жаркой. Но большую
Аллен вполне абстрактно интересовался практически всеми религиями, кроме той, что была его культурным наследием, и в сентябре Луис спросил Аллена, что тот думает по поводу того, что он еврей. Аллен ответил, что ему не нравится, когда его называют «еврейским» поэтом. Позднее он всячески старался избегать интервью еврейским газетам или появления в антологии еврейских поэтов. В ответ на письмо Луиса он написал: «Я думаю, что не хочу опираться на иудаизм (впрочем, и на буддизм тоже). Это теоретически позволяет мне соотносить себя с вечностью, а не с чем-то приземленным, то есть не с самим собой, с тем, кем я являюсь. Если сказать по-другому, я скорее Поэт, и это больше того, что я еврей. Конечно же, я и еврей, и поэт. Но между этим непреодолимая пропасть – сама жизнь, – и она все увеличивается. Я увлекся изучением слов Будды (и некоторых высказываний хасидов, встречающихся и в дзен-буддизме), потому что он понимает, например, что самосознание человека, который ограничивает себя самого каким-то рамками, чистая условность – и ведет к кажущемуся конфликту… Иудаизм, так же как и буддизм, кажется связанным со старинными анахронизмами всей этой системы, которые стали одновременно и правилами, и самой организацией, и мне это несимпатично. Ограничения в еде, элементы правосудия “око за око”, бабушка колотит Евгения, нисхождение самосознания в ортодоксальном иудаизме или раскрытие себя в бесконечной пустоте: душа остается душой – ни иудейской, ни буддистской. Я иногда даже задумываюсь над тем, американец ли я. И часто посреди ночи я думаю о том, кто же такой этот писатель Аллен Гинзберг, уж точно, это не я». Позже Гинзберг изменил свое мнение и с начала 1970-х говорил о том, что он – буддист.
Аллен занялся изучением французской поэзии и вскоре понял, что за то время, что они жили во Франции, он стал значительно лучше понимать французский. В магазине «Галерея Марс» на бульваре Сен-Жермен он нашел несколько сборников поэтов, имеющих отношение к кубизму и сюрреализму, – Макса Жакоба, Роберта Десноса, Пьера Реверди, Генри Пишета, Леона-Пола Фарга, Блеза Сандрара и Жака Преве: «Все оригинально и полно жизни… Мне захотелось улучшить свой французский, и я откопал их в оригинале, прочитав их длинную растянутую писанину, что они публиковали последние 50 лет, я понял, что они все неплохие люди». Он с радостью обнаружил сборники стихов и памфлетов Владимира Маяковского и Сергея Есенина, переведенные на французский, тогда их еще не перевели на английский, и последний показался ему великим поэтом. В своем письме Луису он рекомендовал его как «великого поэта, подобного Лорке или Элиоту, – первый великий голос, возвещающий о приходе нового века – века, в котором ведущая роль принадлежит Востоку».
Аллен делал кое-что для Ферлингетти, который хотел опубликовать сборник стихов Жака Преве в переводе, но никак не мог получить разрешение. Аллен предложил сходить к агенту Преве, его потрясла разница между агентом Преве и теми литературными агентами, которых он знал в Нью-Йорке. Офис находился на острове Сен-Луи в hotel priv'eе, доме, построенном в XVI в. Прислуга в черном провела его в заставленную книгами студию уважаемой пожилой леди, игравшей со своим пуделем. Аллен нанес четыре визита, но, несмотря на то что леди была очаровательна и учтива, ничего так и не произошло, и Ферлингетти так и не получил письма, которого ждал. В конце концов дело решилось, и «Пароли» Жака Преве вышли девятой книгой в серии карманных покетов, а предыдущей книгой был «Бензин» Грегори.
Вскорости Аллен, Питер и Грегори обнаружили, что в Париже героин был лучше того, что они брали в Мехико или у Билла Берроуза в Нью-Йорке. Главным поставщиком в отеле был человек по прозвищу Хадж, это имя означало, что он совершил паломничество в Мекку. Он был известен, потому что предлагал очень хороший товар. Аллен писал Джеку: «Героин был таким чистым, что мы нюхали его, просто нюхали, без всяких этих мерзких влагалищных иголок, и нам становилась так же хорошо, как после гашиша, но это все длилось дольше и сильнее». Марихуану было легко достать, и стоила она дешево – «для посещений Лувра».
Аллен, который был заядлым любителем музеев и достопримечательностей, с удовольствием разглядывал каждый дом и улицу. Ему нравились запущенные дома XVI в. в его quartier, нравились неизвестно откуда возникавшие маленькие скверики, шумные торговые улочки, канавы, по которым, чтобы прочистить их, дважды в день пускали воду. Он разглядывал восхитительные завитушки Гектора Гимара на входе в метро, сделанные в 1900 г. в чистейшем стиле ар-нуво [28] . Париж – изумительное место для прогулок, но Аллен редко заходил дальше «Табака Сан-Мишель» – любимого местечка жильцов Бит Отеля, или одного из уличных кафе на бульваре Сен-Жермен, бульвар тогда по-прежнему был вымощен булыжником и выглядел точно так же, как во времена построившего его сто лет назад барона Гусмана. Питер часто гулял вместе с Алленом, а Грегори обследовал город самостоятельно, как правило, с одной из своих многочисленных подруг, и частенько только под утро возвращался в их номер в отеле.
28
Павильоны Парижского метрополитена архитектора Гимара, установленные в 1899–1913 гг., стали визитной карточкой французской столицы. Изумительные чугунные решетки, украшающие входы в метро, стали неотъемлемой частью парижского пейзажа. Гектор Гимар был одним из наиболее ярких представителей ар-нуво во Франции.