Бит Отель: Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957–1963

Майлз Барри

Фелисити больше нравился привычный для нее роскошный образ жизни:

«Брайон, как обычно, жил сразу в нескольких мирах. Он выходил из Бит Отеля в старых голубых джинсах, которые еще не вошли в моду, казался принцем и общался с людьми из самого высшего общества. Как-то, помню, богатые друзья пригласили нас в “небольшую забегаловку рядом с дорогой”, а оказалось, что это “Tout d’Argent”, где бокалы с вином обкладывали льдом, чтобы белое вино было достаточно холодным, и где для того, чтобы сделать подливку для утки, брали другую утку, отделяли мясо и промалывали его. Брайон вошел с обычным самодовольным видом, а я трусила позади в сандалиях, короткой юбке и с пакетом с фруктами, пытаясь выглядеть так, словно у меня на голове была шляпа с перьями, а на мне было маленькое черное платье и большие бриллианты. Мы справились с задачей, и нас усадили

за лучший столик рядом с окном, из которого открывался вид на Нотр-Дам. И все было чудесно, пока у Брайона не начался приступ астмы и мне не пришлось быстро вести его обратно в Бит Отель. Но мы ушли очень торжественно, и все нам кланялись. Он всегда был королем, невзирая на то, что на нем было надето, лохмотья или парадный камзол».

Биллу нравилась Фелисити, она стала одной из немногих его подруг, дружба с которыми продлилась всю жизнь. Как-то раз он вместе с другими американцами-изгнанниками пришел к ней на обед на набережную Ла Турнель. Пьяный Брайон рухнул на пол, и Билл попросил ее вернуться вместе с ним в отель, но она отказалась. Впоследствии она говорила: «Он не в моем вкусе».

Билла всегда забавляли буржуазные притязания Брайона и то, как он представлял своих многочисленных приятелей-аристократов, он говорил: «Иногда заглядывают какие-то благополучные приятели Брайона, и он говорит: “Принцесса!”» Было в Бит Отеле одно «но», которое очень сильно смущало Брайона, – в комнатах не было телефонов, так что его великосветским приятелям приходилось оставлять записки или же договариваться с мадам Рашу, чтобы она передала просьбу позвонить им. Вспоминает Жан-Жак Лебель: «Брайону, Аллену или Грегори хоть и редко, но иногда все-таки звонили, и тогда мадам Рашу выходила и кричала в окна, выходившие на улицу: “Эй, месье Брайон! Вам звонят! Это мадам Рашу!” Вся округа была в курсе, кому звонят. Это была большая деревня».

Тем временем в результате действий неутомимого Гинзберга в весеннем выпуске Chicago Review за 1958 г., выпускаемом Чикагским университетом, были опубликованы главы из «Голого ланча», еще там напечатали три отрывка из Керуака и три стихотворения Аллена. Потом в летнем номере издатели Ирвин Розенталь и Пол Кэрролл опубликовали другие произведения Керуака, а в осеннем появились другие главы из «Голого ланча» и два письма от Аллена. Но на дворе стоял 1958 г., а Чикаго находился на Среднем Западе, так что осенний выпуск привлек внимание Джека Мабли, журналиста колонки сплетен из Chicago Daily News, разгромившего номер. Он озаглавил свою статью «Писанина на потребу толпе», а закончил ее фразой «однако Чикагский университет опубликовал это. Попечителям следовало бы внимательнее следить за тем, что творится в их вотчине». Конечно же, попечители последовали его совету, и Розенталя вызвали на ковер к декану Уилту, попросив его принести с собой все материалы, за опубликование которых в зимнем номере 1958–1959 он ратовал. Декан совершенно не хотел, чтобы что-то нарушало спокойствие или обижало местные органы опеки. Запретили публиковать десять глав из «Голого ланча», «Полуночного ангела» Керауака и рассказ Эдварда Дэлберга, даже статью про немецкий импрессионизм посчитали слишком скабрезной для впечатлительных умов Иллинойса.

Розенталь с Кэрроллом уволились и создали фонд, от которого не ждали никакой прибыли, чтобы опубликовать журнал в планировавшемся виде. Они спросили у Керуака, как бы он назвал новый журнал. Он посмотрел на записку у себя на столе, где было написано «Купить большой стол». Новый журнал стал называться «Большой стол». К тому времени и Аллен, и Питер уже вернулись в Штаты, а Грегори ненадолго приехал в Нью-Йорк, и они все вместе отправились в Чикаго, чтобы принять участие в благотворительном чтении, сбор от которого должен был пойти на оплату издания.

Поскольку теперь все, что было связано с «разбитым поколением», вызывало интерес, прибытие Аллена, Питера и Грегори 28 января 1959 г. попало на первую страницу Chicago Sun-Times. Там были и фотографии, сделанные на великосветской вечеринке в доме мистера и миссис Альберт Ньюман на Длинном озере, где присутствовали журналисты местных изданий и фотокорреспонденты. Журналисты Time Life сфотографировали их на фоне работ Пикассо, Джексона Полока и Моне. И каждый день жители Чикаго следили за их передвижениями, освещаемыми в колонке светских новостей.

На чтении, проходящем в Шерман-Холле, Аллен читал

отрывки «Кадиша» и представлял переиздание «Вопля», которую в конце концов «Фэнтэзи Рекордс» выпустило в качестве альбома и которую Аллен не смог прилично записать в Париже. Первый номер «Большого стола» вышел в марте, в нем было десять глав из «Голого ланча». Но злоключения Розенталя и Кэрролла на этом не закончились: шумиха, поднявшаяся вокруг запрета журнала, привлекла внимание чикагских властей, ответственных за печать, и они быстро изъяли номер из продажи, обосновав это тем, что он является непристойным. Повторился процесс по гинзберговскому «Воплю», лишь подогревший интерес к новому творчеству.

Публикация значительной части «Голого ланча» в Америке привела к росту интереса к творчеству Берроуза, работы которого до тех пор были малоизвестны. Мнение Норманна Мейлера по поводу работ Берроуза стали разделять очень многие: «Те десять глав “Голого ланча”, которые были опубликованы в первом номере “Большого стола”, – это самое потрясающее произведение автора-американца из всего, что я читал за много лет. Если остальная часть книги не уступает показанному, если роман действительно окажется романом, а не просто сборником потрясающих фрагментов, тогда Берроуз станет одним из самых значительных писателей Америки, и его влияние на людей станет сопоставимым с влиянием, оказанным Жаном Жене».

Когда Брайон вернулся в Париж, у него случился приступ аппендицита, и он лег на операцию. После этого, чтобы подлечиться, он отправился погреться в Марракеш. В апреле следом за ним в Марокко поехал Билл, он ехал в Танжер на зиму, но выбрал неудачное время, потому что сразу же попал в руки полиции, которая очень хотела допросить его.

Шестью месяцами раньше Билл решил поправить свое финансовое положение, продав небольшое количество марокканской марихуаны в Париже. У него в Танжере был приятель Пол Ланд, который в прошлом был английским вором, а потом вышел на пенсию и поселился в Танжере, где в ноябре 1957 г. открыл бар и назвал его «Наваррой». Билл написал ему и попросил продать какие-нибудь «марокканские кожаные изделия». Ничего не вышло, но Пол зачем-то дал ему письмо к владельцу трехмачтовой шхуны «Ампитрит», капитану Кливу Стивенсону. Стивенсон поймали с поличным, когда он пытался купить полкило опиума у старика негра в Сокко Чико. Ланда и старика негра посадили в одиночные камеры, и последний рассказал полиции историю про Ланда и «американца в очках». В кармане у Стивенсона лежало письмо Билла, так что они решили, что именно Билл и является распространителем в Париже. Полиция обыскала дом Ланда и обнаружила там чемодан с рукописями, который у него оставил Билл. Билл писал Аллену: «[они] перерыли весь мой чемодан с самой жуткой порнографией в поисках “доказательств”. (Они, должно быть, думали, что это зашифрованные послания.)»

Дело усложнилось и тем, что в руки полиции попало письмо, написанное Биллом Маку Шелу Томасу, в котором говорилось что-то вроде «если мы объединим наши усилия, это будет выгодно обеим сторонам», что еще раз подтверждало, что Билл, возможно, и был тем, кто стоял за наркосетью, хотя, вероятнее всего, речь в письме шла «об объединении усилий в духовных поисках». У полиции появился его парижский адрес, но они и не подозревали, что в этот самый момент он находится у них под носом в Танжере. Однажды полиция устроила повторный обыск в доме Ланда, когда Билл как раз пришел к тому в гости. Каким-то чудом они не попросили Билла показать паспорт и не обыскали его, что было очень удачно, потому что в тот момент у него как раз было в кармане пять граммов опия.

Билл привез магический шар с собой, но ему стало мучительно гадать на нем. Он чувствовал какое-то давление, которое отталкивало его от шара, и это так взволновало его, что он стал спать с включенным светом. Но Аллену он говорил: «Нет, назад я не поверну (даже если бы и смог)». Сам он определял свой уровень психического состояния как тот, когда «я уже не думаю о сексе – и даже не знаю, кто меня возбуждает, мужчины или женщины, может быть, и те и другие, а может быть, ни те, ни другие. Вероятнее всего, ни те, ни другие. Я просто не понимаю жителей этой планеты – конечно же, самоанализ с его медленным препарированием всего на свете отменил мой садо-мазо-билет в Содом. Наверное, без С-М-визы может пройти только совсем невинный человек?» Может быть, снижение полового влечения Билла было вызвано тем, что в этот момент он употреблял очень много наркотиков? Укреплению его здоровья не способствовало и обнаружение того, что во Франции диосан продается свободно, хотя и под разными названиями.