Бит Отель: Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957–1963
Шрифт:
В сущности, метод был очень простым. Бралась напечатанная на машинке или в типографии страница, разрезалась на две половинки по вертикали, а потом – по горизонтали, таким образом, получалось четыре небольших куска текста. Они менялись местами, и получалась новая страница. Часто это было похоже на оригинал, но вскоре Билл с Брайоном поняли, что, если, к примеру, это был политический текст, – это помогало читать между строчек, они резали слова и понимали, что же на самом деле имели в виду политики, говоря то или иное. Они поняли что, разрезая знакомые страницы, принадлежащие перу Шекспира или Рембо, тексты которых утратили свой первоначальный смысл из-за того, что их постоянно приводили в пример, дают произведениям второе дыхание. Билл говорил: «Разрежь Рембо, и ты сам станешь Рембо… Шекспир, Рембо живут в своих произведениях. Разрежь строчки, и ты услышишь их голоса. Нож вскрывал тайные послания, закодированные в разрезках. Столоверчение? Правда, похоже на общение с поэтами через медиума. Сначала Рембо написал гениальные произведения, а потом пошли поэтишки, которые что-то мучительно из себя выдавливали. Разрежь стихи Рэмбо, и ты поймешь, что хорошей поэзии не существует, если, конечно, в результате не получается что-то совсем личное».
«Разрезки» стали их новым
Гайсину больше всего нравилось, что со словами можно обращаться так же, как с кистью. «Ты воспринимаешь материал как кусок ткани. Предложение слово становится осязаемым куском, который ты можешь разрезать. Ты не просто жонглируешь словами или соединяешь их вместе… Слова из шляпы Тцары – просто случайная и непредсказуемая выборка…» «Разрезки» часто сравнивают со знаменитой игрой Дада, которую придумал Тристан Тцара, когда слова доставались из шляпы, но здесь была совершенно другая ситуация. В главе восьмой «Dada Manifesto on Feeble Love and Bitter Love» написано:
«Чтобы написать дадаистическое стихотворение, возьми газету и ножницы. Выбери статью, по длине она должна быть такой же, как и твое стихотворение. Вырежи статью, потом вырежи каждое слово и сложи их в мешок. Слегка тряхни и потом доставай кусочки и клади их в том порядке, в котором вытаскиваешь из мешка. И ты – писатель, несомненно, оригинальный и чувственный, и это очаровательно, потому что не вульгарно».
За этим следует пример. Это наставление было впервые прочитано 9 декабря 1920 г. на открытии выставки работ Франсиса Пикабиа в маленькой картинной галерее Жака Поволожски на улице Бонапарта. Почти через 40 лет колесо изобрели во второй раз. «Все получилось абсолютно случайно, – рассказывает Брайон. – Я понял, что что-то произошло, как только это увидел, я ведь знал о прошлом – если уж совсем честно, я знал историю искусств». «Разрезки» были отличным методом, потому что, хоть резались они и случайно, выбор материала, который должен был подвергнуться разрезкам, был строго ограничен, и решение о том, какие слова все-таки должны были быть использованы, принимал сам художник.
Билл с Брайоном не озадачились придумыванием каких-либо правил для «разрезок»: отдельные слова не вырезались. С каждой страницы выбиралось всего несколько слов или фраз – совершенно необязательно было использовать все. Сразу же стало ясно, что слова имеют ценность сами по себе. Вырезки из газет и журналов не полностью удовлетворяли их требованиям. Брайон подумал, что в «разрезках» им стоит использовать только лучшее: переводы «Песни Песней» царя Соломона короля Якова, «Анабазис» Св. Иоанна Перса [63] , «Сонеты» Шекспира, «Врата восприятия» Олдоса Хаксли, стихи Рембо, Эзры Паунда. В одной из самых первых работ Берроуза в «разрезках» использован отрывок из «Канто» Эзры Паунда:
63
Сен-Жон Перс (Saint-John Perse) – псевдоним, составлен из имени апостола Иоанна и древнеримского поэта сатирика Персия; настоящее имя и фамилия – Алекси Леже, Leger (1887–1975), французский поэт. Один из вдохновителей Движения сопротивления. Воспевал мир природы, национальные традиции, общечеловеческие духовные ценности. Поэма «Анабазис» (1924) – об исчерпанности западной цивилизации, разлагающейся подобно римской империи Нерона. Кстати, «Анабазис» – это поход Кира-младшего против Артаксеркса, так же называется и произведение Ксенофонта, описывающее этот поход.
«Разрезка» из записей Эзры Паунда 1959 г., использованы только слова самого Эзры Паунда:
«Спусти беспокойство вниз по длинной лестницеЖертва, павшая недавно от узкого мечаСлабость никто не охраняетМимо со свистом летят ростовщикиТоржественно молчание черных жуков».Это по-прежнему было произведением Паунда, но было это и произведением Берроуза. Билл всегда проникал в личность того человека, с чьим текстом работал, он перевоплощался то в Рембо, то в Шекспира. Гайсин говорил об этом так: «Очевидно, писатель может перевоплощаться. В конце концов, он имеет на это полное право». Авторы первых «разрезок» в 1959 г. в первую очередь стремились отделить слова друг от друга. Билл не ограничивался строго напечатанным материалом, многие «разрезки» этого периода были озаглавлены так: «“Разрезка” телеграммы Жака Стерна Бэрри, капитану его воображаемой яхты» или «“Разрезка”, состоящая из телеграмм и писем Жака Стерна». Это свидетельствовало о том, что он не забыл предложение Стерна совершить круиз по Средиземному морю на его мнимой яхте.
И хотя изобрел «разрезки» Брайон, развил метод Берроуз, «разрезки», «складывания» (если не резать, а складывать текст) и то, как это может быть применено в магнитофонных записях, видео и фотографии, занимало Билла все следующее десятилетие, в конце концов он досконально изучил все возможности материала. Брайон радовался, что Билл так активно подхватил идею. «Чудесно, что можно было отдать ее Уильяму, у которого была куча материала, и значит, он мог сразу же его применить. Сам я этого сделать тогда не мог, потому что у меня не было такого большого количества произведений, чтобы я мог с ним работать и сразу же применить метод. Я сначала должен был сделать что-то новое, что потом можно было бы разрезать, это означало задержку во времени, а у Уильяма это чудно получалось на основе того превосходного материала, который
В важном очерке «Метод “разрезок” Брайона Гайсина» Берроуз писал:
«Метод “разрезок” познакомил писателей с коллажем, который уже использовался художниками на протяжении 50 лет. Он также применялся в кино и фотографии. На самом деле все уличные кадры кино или фотокамер благодаря случайным прохожим и неожиданным наслоениям фигур – “разрезки”. И фотографы скажут тебе, что их лучшие снимки зачастую являются чистой случайностью… писатели это подтвердят. Лучшая литература, похоже, целиком была обязана случайностям, а не писателям, пока метод “разрезок” не проявил себя в полной мере; в действительности все писательство – “разрезка”. Я еще вернусь к этому утверждению; и нет никакой возможности сознательно вызвать спонтанность случая. Ты не можешь желать спонтанности. Но ты можешь заменить не поддающийся объяснению фактор спонтанности ножницами…
“Разрезки” созданы для всех. Каждый может сделать “разрезки”. Это экспериментально, в смысле быть чем-то занятым. Прямо здесь пиши сейчас. И не о чем говорить или спорить. Греческие философы логически обосновывали, что если один предмет вдвое тяжелей другого, то он вдвое быстрее упадет. Им не приходило в голову столкнуть оба предмета со стола и любоваться их падением. Разрезай слова и смотри, как они падают. Шекспир, Рембо живут в своих словах. Разрежь строчки, и ты услышишь их голоса. “Разрезки” часто приходят как зашифрованные послания с особым смыслом для резчика. Прикладное подключение к сети поэзии? Возможно. Явное усовершенствование через медиума примитивных, достойных сожаления выступлений приобщенных поэтов. Рембо представляет сам себя, а за ним следует поток какой-то вымученной плохой поэзии последователей. Разрежь слова Рембо, и тебе если и не гарантировано личное появление автора, то по крайней мере обеспечена хорошая поэзия.
Вся литература – в сущности “разрезки”. Коллаж слов читаемых слышимых подслушанных. Что еще? Использование ножниц придает процессу определенность и служит предметом для расширения и изменения материала. Чистая классическая проза может быть скомпонована полностью из переставленных “разрезок”. “Разрезка” и перекройка страницы написанных слов представляют собой новое направление в литературе, давая писателю возможность обращаться с образами в кинематографических вариациях. Образы под ножницами меняют смысл запаховых образов до звуковых картинок, чтобы звучание звука доходило до кинестетического. Именно сюда Рембо шел со своим цветом гласных. И своим “систематическим расстройством чувств”. Место мескалиновых галлюцинаций: видеть цвета вкушать звуки вдыхать формы.
“Разрезки” могут применяться помимо литературы еще в других областях. Доктор Нойманн в своей книге “Теория игр и экономического поведения” внедряет метод “разрезок” произвольного действия в играх по военной стратегии: смирись с тем, что худшее уже произошло, и действуй соответственно. Если твоя стратегия в какой-то степени раскрыта… благодаря фактору случайности твой противник с того момента, как он не сможет предсказать ход, не извлечет никакого преимущества из знания твоей стратегии. Используя метод “разрезок”, можно значительно улучшить обработку научных данных. А сколько открытий можно случайно сделать? Мы не в состоянии вызывать случайности по приказу. “Разрезки” могут добавить и новое направление в кино. Разрежь сцену карточной игры тысячью сцен карточной игры всех времен и народов. Режь в обратном порядке. Режь улицы мира. Режь и переставляй слово и образ в фильмах. Не имеет смысла использовать второсортный продукт, когда у тебя под рукой есть все самое лучшее. А лучшее создано для всех. “Поэзия создана для всех…”» [64]
Во вступлении Билл предвидел будущее. Метод «разрезок» был тут же применен в кинематографии, звукозаписи и рекламе, так что, когда сегодня зритель видит быструю смену образов в клипе рок-команды, он совершенно этому не удивляется.
Некоторые люди возражали против того, чтобы использовались их слова, в особенности Грегори Корсо. А когда и еще один обитатель отеля, Патрик Боулз, переводчик Сэмюэля Беккета, сказал, что ему очень не нравится, что Билл использует слова других людей, Билл написал обо всем этом забавную зарисовку:
«Когда ты режешь или складываешь страницы, написанные другим писателем, эти тексты тут же становятся и твоими. Ну и кому после этого принадлежат слова?
…Постепенно исчезая в комнате номер 30 дома 9 по улице Жи-ле-Кер, Париж, Франция…
– А вот и я – сказал Патрик Боулз, усаживаясь напротив.
– Что задумал, П. Б.?
– Ну да, можно и так сказать… я как подумаю о том, что мои слова могут блуждать где-то здесь…
– Все дороги открыты.
– Может быть, даже чуть больше, чем надо, Мартин.
– Не знаю, правильно ли я тебя понял, П. Б. – холодная далекая точка…
– Ну, если хочешь, можно и так сказать, Мартин… У всех слов есть клеймо, как у скота. И никто тебя не просит эти клейма менять, Мартин… Когда ты используешь мои слова, на них по-прежнему сохраняется мое клеймо.
– Прости, П. Б. …Я годами бегал за клеймами… и никогда так и не получил ни одного. Ты лучше послушай меня еще раз: в любое время, словно рассеянный далекий свет, блуждающий по мирам, некая неизвестная рука выдергивает строчки из твоих сонетов… Видишь, я предпочитаю не использовать собственные слова».
64
Переводчик Алекс Керви.
Брайону эта зарисовка понравилась: «Как он позже напишет в “Третьем уме”, он относился к словам, как к скоту, который выпустил на свободный выпас. Я немедленно понял, что метод “разрезок” никому больше не будет так впору и так не пригодится, как Уильяму. Даже мне, хотя я его и изобрел». Возможно, Гайсин сам лучше всех описал технику: «Весь смысл заключается в том, чтобы поставить материал в ту или иную рискованную ситуацию, а потом дать ему креативный пинок под зад. И тогда он сам станет чем-то. Это всегда было моим принципом».
И хотя Берроуз и использовал слова других людей, в большинстве своем «разрезки» состояли из его собственных работ. От «Голого ланча» осталась огромная куча материалов, над которыми он сразу же принялся работать. Брайон: «Уильям экспериментировал со своим чрезвычайно изменчивым материалом, своими собственными неповторимыми текстами, которые он подверг жестоким и беспощадным “разрезкам”, то есть делал то, что Грегори Корсо считал неприменимым к своим работам, – говорит Гайсин. – Он всегда был самым упорным. Ничто никогда не ставило его в тупик».