Битва под Острой Брамой
Шрифт:
– С удовольствием. Но только тогда, когда мы сядем за стол. А пока извольте знакомиться с Варшавой: вот здесь, если я верно понял вашего удивительно солидного денщика, вас будут угощать бесплатным кофе. Вот через площадь королевский замок, у ворот польские «коронные» гвардейцы, есть еще литовские. И тех, и других войск и без того было не в пример нашим мало, а теперь по решению сейма (наша с господином Сиверсом заслуга) большую их часть распустят на все четыре стороны, так что здешнее войско сохранится только для вида.
– Замок красивый, сказал бы даже – величественный.
Только обитает в этом здешнем кремле полное ничтожество. Понимаю, что говорить так не дипломатично,
Довольно скоро, немного не дойдя до шумевшей сотнями голосов рыночной площади, офицеры достигли своей цели. Над входом в шинок флюгером, который не вращается, а только покачивается, висела вывеска, ясно обозначавшая назначение заведения для не умеющих читать – силуэт толстяка с огромной пивной кружкой в руке.
Поручика Протазанова в шинке знали, услужливо пригласили за незанятый столик, который пред этим старательно протерли тряпкой. Это было очень кстати, а то Княжнин уж было подумал, не переусердствовал ли он в своем желании посетить заведение попроще. Ничего, тарелки перед ними поставили хоть и обычные глиняные, но чистые, стеклянные лафитники тоже были прозрачны. Поймав взгляд, которым Княжнин проводил улыбчивую девушку, расставившую посуду, Протазанов решительно запротестовал:
– Нет-нет! Любовницу мы вам найдем в здешнем высшем обществе, какую только пожелаете.
– Ах, оставьте. Я женат.
– Да полно вам! Здесь просто неприлично не иметь любовницы, а лучше нескольких. И сам посланник, как вы изволили убедиться, подает нам всем в этом пример. Сиверс и в этом смысле был степеннее.
Выждав минуту, пока поручик сделает заказ, как они договорились, на свое усмотрение, Княжнин предложил:
– Давайте лучше о службе при Сиверсе. Вы обещали.
– Так вот, о службе. Помимо обычного дела – расставить, как водится, караулы, чтобы вид у гренадеров был на зависть полякам, – были у нас и специальные дела. Почитай весь прошлый год, с весны и до осени, мы пребывали в Гродно. Там созван был сейм, который нужно было деликатно повернуть так, чтобы паны сами проголосовали за то, что угодно матушке императрице. Для того Сиверс и был назначен посланником, он, как никто, подобные деликатные дела умел устраивать таким образом, чтобы тот, у кого что-то отберешь, был за это еще и признателен. Он давал полякам «выпустить пар» – вдоволь поговорить. Весьма жестко оборачивал все по-нашему, но при том выказывал полякам сочувствие, будто лучший друг, и те его уважали. А вот Игельстром пар не выпускает.
Тем временем келнерка, в симпатии к которой Протазанов заподозрил Княжнина, принесла зубровку и журек, ароматнейший пар от которого исходил совершенно свободно.
– До смачного! – улыбаясь сказала она, и вдруг действительно появилось непреодолимое желание скорее приступить к этому несомненно смачному чему-то в миске. Однако нарушать принятый порядок действий не следовало, но тут, упреждая движение руки славного фехтовальщика Княжнина, девушка подхватила запотевшую, из ледовни, бутылку, по которой стремительно счастливой слезой скатилась капелька, и ловко наполнила лафитники. Через секунду они уже дзинькнули друг о друга:
– За знакомство!
– Хорошая водка, – оценил Княжнин.
– И похлебку рекомендую. Журек, он вроде наших кислых щей. По мне, так даже лучше, в нем мяса больше, – сказал Протазанов, берясь за ложку.
Действительно, о беседе пришлось на время забыть. Проголодавшийся с дороги Княжнин с удовольствием хлебал горячий, кисловатый, так хорошо следовавший за лафитником водки густой суп с картошкой, колбасой,
– Так вот, следовало нам добиться, чтобы непутевые поляки, которые в своем краю не могут толком управиться, часть своих земель передали нам, – продолжил через некоторое время свой рассказ Протазанов. – А как же? Ведь государство наше поиздержалось, когда сюда свои немалые войска вводило, дабы неповадно было полякам придумывать всякие конституции и рушить собственный старый порядок, за неизменностью коего государыня обещала присматривать. Так ведь?
В ответ на иронию Протазанова Княжнин пожал плечами.
– Наш посланник, выражая волю государыни, упирал на то, что от этих конституций недалеко и до разврата, который нынче творится во Франции. И ведь польский король, примкнув к Тарговицкой конфедерации, тем самым с сим согласился. А тут перед сеймом вдруг расхрабрился и заговорил, что примкнул к Тарговице только под условием неприкосновенности польских владений и, стало быть, уступать свои области ни нам, ни Пруссии он не согласен. И сейм призывает не соглашаться. А у самого даже денег не было на дорогу из Варшавы в Гродно, мы ему ссудили.
– А государыня действительно оговаривала с королем такое условие? – спросил Княжнин.
– Сие нам не ведомо. И, сказать по правде, для большой политики и не важно, – ответил поручик, наливая. – За ваш приезд в Варшаву!
Господа офицеры выпили. Княжнину не очень нравилось то, что начинал рассказывать Протазанов, как-то хотелось быть подальше от этой «брудной», как говорят поляки, политики. Однако не слишком приятная тема отнюдь не портила этакого благостного состояния, в которое он плавно погрузился после миски журека и двух лафитников зубровки. До чего все же примитивна порода человека, сколь много в нем зависит просто от сытости пуза.
Настроение сделалось созерцательным, и Княжнин, откинувшись на спинку стула, не спеша огляделся по сторонам. Теперь шинок показался ему уютнее, чем в первую минуту. Возможно, это ощущение создавал очаг, горевший здесь же в углу. На длинном вертеле и решетках, над пышущими, будто в кузне, углями жарились, смачно потрескивая пузырьками на румяной корочке, большие куски мяса, гренадерской комплекции куры, свернувшиеся кольцами колбасы. Дым с хрупкими лепестками пепла улетал в железную трубу, венчавшую большущую закопченную воронку, нахлобученную над очагом, но запахи оставались в шинке. Сноровистый повар вовремя переворачивал готовящуюся снедь, не позволяя подгореть хотя бы одному куриному крылышку: когда нужно, снимал с огня и перекладывал на блюдо то, что уже было готово. Наблюдая за этим торжественным процессом, не хотелось вспоминать, что уже через несколько дней начинается Великий пост. А пока, видя, как энергично двигаются щеки у посетителей шинка, не приходилось сомневаться: все, что подарит этот добрый очаг, будет съедено.
Посетителями шинка были люди самые разные: и офицеры польского «коронного» войска, и их солдаты, и зажиточные ремесленники, и шляхтичи, приехавшие в Варшаву по делам, кружка пива стояла даже перед ксендзом. Стулья со спинками, как у Протазанова с Княжниным, были не у каждого, в основном сидели на лавках, пили пенное пиво, за одним из столов играли в карты. Уловить, о чем говорят в шинке, хоть поначалу Княжнин на это нацеливался, было непросто. Все же польская речь, льющаяся таким многоголосым потоком, пока воспринималась как чужая. Легче было заметить косые взгляды, которые бросают на русских офицеров некоторые из поляков. Впрочем, взгляды эти не настолько враждебны, чтобы держать наготове оружие. Можно внимательнее прислушаться к тому, что рассказывает Протазанов.