Битва под Острой Брамой

Лютых Андрей

Привыкший без раздумий спешить на помощь, когда о ней взывают так громко, Княжнин поторопился выйти в вестибюль.

Истерически голосящий Мартин вприпрыжку двигался по кругу, безуспешно пытаясь натянуть ставшие ему вдруг тесными панталоны. Ливрея тоже висела у него на одном плече – не сошлась. Верный глазомер быстро подсказал Княжнину, что помощь мажордому не нужна, он вовсе не опух. Разумеется, вон и Андрюха – стоит за колонной, наслаждается происходящей перед ним сценой. Еще и издевается, сокрушенно приговаривает, по-старушечьи сложив ладони на груди:

– Сей час лопнет!

С трудом сдерживая

смех, Княжнин велел Андрюхе следовать за ним в комнату.

– Так вот зачем ты, хитрец, искал поблизости портного! – дав, наконец, волю эмоциям, сказал Княжнин денщику. – Придумал тайком ушить одежду своему обидчику! Уговорил портного работать ночью?

Андрюха в ответ помотал головой.

– У этого гуся два одинаковых обмундирования. Одно я ушил заранее, а ночью подменил…

– Вот пройдоха! Что теперь делать? Приказать Селифану тебя высечь?

Андрюха встретил последнюю реплику обреченным вздохом, мол, знал, на что шел. По чести говоря, Княжнину вовсе не хотелось устраивать ему экзекуцию. Усмехнувшись, он сказал:

– Однако же господин мажордом теперь будет на тебя весьма обижен. От него поркой не отделаешься.

Андрюха почесал в затылке, а потом махнул рукой, дескать, где наша не пропадала! Княжнин опять усмехнулся.

– Ладно, собирайте с Селифаном вещи, придется, безопасности твоей ради, бежать нам отсюда в ту квартиру, что ты присмотрел. Маэстро Чезаре ее, должно быть, уже освободил. Там и верно хороший вид из окна. И пани Гражина варит славный кофе.

– Изволите умываться? – в ответ на это предложил совершенно счастливый Андрюха, от радости едва не выплеснув воду из кувшина.

Накануне все прошло весьма благопристойно. Мнимый Чезаре пел как настоящий. Авантюрист-аккомпаниатор тоже вполне сносно играл по нотам. Княжнин окончательно убедился, что никакой опасности российскому посольству эти шарлатаны не представляют, разве что его казне. Графиня Залуская была довольна и пением Чезаре, и поэтический опыт Игельстрома, кажется, тоже восприняла благосклонно. Княжнин впервые мельком увидел эту даму и признал, что для барона она действительно хороша.

Княжнин, отселившись из дворца, нисколько об этом не сожалел. К счастью, все дни напролет были заняты подготовкой к маневрам. Наконец однажды утром, когда Княжнин в очередной раз поднялся до рассвета, Андрюха, прежде чем пригласить умываться, с искренним раскаянием сказал:

– Простите меня, барин, Христа ради.

– Что-то еще учудил? Нет, конечно, нынче Прощеное воскресение, стало быть, последний день масленицы, и сегодня же маневры. На которых кто-нибудь непременно покалечится, а то и убьется, так уж водится. Лишь бы не Игельстром и не приглашенные им магнаты с министрами.

Андрюху Княжнин, конечно, простил. И более всего ему захотелось сейчас же сесть и написать письмо Лизе. В тот день, когда они расстались, он все же был недопустимо черств…

Однако с этим порывом придется повременить, хоть слова, которые просятся на бумагу, кажутся самыми верными. Да, возле холма, к которому скоро начнут стягиваться полки, все готово. Но все равно нужно быть там заранее. А потом присоединиться к конвою Игельстрома, стараясь по возможности не попадаться тому на глаза – посланник до сих пор дуется на строптивого

капитана, не пожелавшего читать стихи его пассии.

Княжнин скакал через Варшаву один, легко ориентируясь даже в темноте. Уже за городом обогнал целый обоз со съестными припасами – после маневров для штаб-офицеров будет устроен фуршет. Полякам Игельстром решил в очередной раз выказать пренебрежение. Они вместе с иностранными министрами, избавляя Княжнина от лишней заботы, отправятся обедать к польскому королю в Лазенки. Там уже между собой, по замыслу Игельстрома, пускай обзавидуются, обсуждая, до чего хороши российские полки. По такому случаю и этот королевский обед устраивался за счет российской казны, о чем деликатно умалчивалось.

Как уж водится, когда ты собираешься праздновать прощание с зимой, она непременно напоминает о себе. Пошел снег, словно пытаясь подменить вроде бы начинавшийся уже рассвет. На затвердевший до режущего состояния наст опускались тяжелые, как навозные ошметки, снежинки. Самые предприимчивые из них устроились на раскидистых рогах благородного оленя, который гордо прошествовал в двухстах саженях от Княжнина.

«Повезло ему, что сегодня не охота, а маневры, – подумал Дмитрий Сергеевич. – А вот снег теперь очень некстати».

Рассвет все же проглянул сквозь завесу снежинок. А когда появилось солнце, снежинки закружились совсем весело, будто и они за проводы зимы. Войска уже собирались, и генерал-квартирмейстер Пистор указывал им исходные позиции. Пробежав по штыкам и жерлам единорогов, солнце заиграло на вензелях императрицы, украшавших латунные бляхи на гренадерских и мушкетерских касках. Княжнин нынче сам был в таком же, введенном Потемкиным, головном уборе, сменив на него более привычную шляпу – так предписывалось офицеру в боевом походе. Наверное, вертеть головой в потемкинской каске действительно удобнее, чем в широкой шляпе, а поперечный плюмаж и свисающие сзади лопасти, напоминающие бобровые хвосты, при этом защищают голову и шею от сабельного удара. Однако на голове каска сидит не очень удобно, а если попытаться натянуть ее потуже, то она, как седло на корове, как-то плющится, отчего сразу теряется парадный вид.

Сегодня, конечно, все предпринято в угоду красоте. Белые, черные, желтые, красные плюмажи на касках отличают в строю роты друг от друга: мушкетеры и гренадеры в белых епанчах, егеря – в зеленых шинелях; портупеи у всех тщательно выбелены, надраенные пряжки на них сверкают, едва их коснется самый слабый солнечный лучик. А больше всего блеска от расчехлившего свои медные трубы оркестра. Так заиграли, что даже снегопад унялся.

Под музыку приглашенные заняли приготовленную для них галерею. Там безопасно. Перепуганная лошадь, даже целый табун, промчится, если что, под поднятым на три аршина помостом. Орудия, хоть и холостыми зарядами (десять раз проверено), будут палить в другую сторону. Вокруг галереи были расставлены надежные караулы. С королем Станиславом Августом было заранее оговорено, чтобы тот не привлекал для этого свою гвардию – мало ли, какой-нибудь патриот из союзных офицеров нечаянно пальнет в российского посланника? Одним словом, как и хотел Игельстром, те, кому не следует сомневаться в могуществе российского покровительства над Польшей, увидят представление, как в театре.