Битва под Острой Брамой
Шрифт:
А ведь к Княжнину тоже присматриваются. Этот самый башмачник. И вопросов задает много, хоть и с самым любезным видом: и когда пан офицер приехал в Варшаву, и один ли, или со своим полком, и где остановился, и где успел научиться так хорошо говорить по-польски, и есть ли у господина офицера пани, которой можно скроить самые модные сапожки… Княжнин в этой беседе узнал гораздо меньше, чем рассказал сам.
Зато успел изучить карточную колоду. Она была уже не новая, даже слегка засаленная, и некоторые карты снаружи слегка повреждены: там царапинка, там пятнышко. После трех-четырех раздач Княжнин
– Ах, курва! – завопил шляхтич, вскочив с лавки и не желая класть свою карту на стол. Но ее уже и без того все видели и злорадно смеялись. Еще бы ему не обидно – взять лишнюю взятку какой-то несчастной не козырной десяткой…
– Курва! Москаль махляр: круля бубнового не можно было класть на пику, пика у пана быуа! – крикнул Цвирка, ткнув в сторону Протазанова жирным пальцем, потянулся к сабле и тут же едва не захлебнулся пивом, которое выплеснул ему в лицо Протазанов.
– Как ты смеешь, боров, обвинять российского офицера в мошенничестве? – крикнул он, с такой силой возвращая кружку на стол, что обломилась ручка.
Какая там дуэль – шляхтичи просто сразу выхватили сабли! В ту же секунду Княжнин резко двинул в их сторону стол, прижав обоих к стене. Массивная столешница упиралась в жупаны поляков пониже животов, не давая им сдвинуться с места, – с другого торца стол крепко удерживал ногами и одной рукой Княжнин. Другой рукой он удерживал Протазанова, не позволяя тому вынуть из ножен шпагу.
– Прекратите! Все было по правилам! Поручик, успокойтесь! – властно кричал он, но его не было слышно: пытаясь дотянуться до Протазанова, его карточные партнеры лупили саблями по столу так, что черепки от посуды подлетали вверх вперемешку с половинками карт, и уже невозможно было убедиться, вернув последнюю взятку, в том, что никакой карты пиковой масти Протазанов не придержал.
Пока Княжнину удавалось сохранять худой мир. Но только за этим столом. Зашумели и двинулись со своих мест другие посетители шинка, и это движение не предвещало ничего хорошего для «москалей».
К счастью, отыскался еще один миротворец, неожиданно оказавшийся очень авторитетным. Это был пятый игрок – Ян Килинский.
– Тише, тише, судари! Я следил за игрой и подтверждаю: все было честно! – сказал он, подняв вверх руку, и этого оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание всех. – Пан Цвирка погорячился, и пан поручик вспылил. Давайте уберем сабли в ножны и выпьем мировую. Или разойдемся на этом.
Как ни удивительно, но к мастеру модной обуви прислушались: поднявшиеся с лавок опустились на место, а Цвирка со своим товарищем перестали впустую махать саблями, может быть, просто поняли, как смешно они при
Как только шляхтичи опустили сабли, Княжнин перестал давить их столешницей.
– Спасибо, пан Килинский. Мы с паном поручиком уходим, – сказал он, бросая на стол монету. – Ежели мало, заплатит пан Цвирка. Он мне проиграл.
– Стало вам охоты задирать этого сумасшедшего поляка, – с укором сказал Княжнин Протазанову уже на улице.
– Честное слово, Дмитрий Сергеевич, было бы с кем церемониться! Цвирка – на заднице дырка… – в запале оправдывался поручик.
– Ладно уж. Славно попили пивка! Короля бубнового вы хорошо снесли. Рад, что мы с вами друг друга понимаем. Так что потрудитесь, поручик, завтра поутру мне представить доклад, как вами организована караульная служба в посольстве.
Глава 5
Трудная служба
С утра Княжнин снова был в приемной у Игельстрома. Дожидаясь, когда ему будет позволено войти, он немного поболтал с адъютантом посланника, казачьим хорунжим, об особенностях службы на восточных рубежах империи. О предметах, интересовавших сейчас Княжнина гораздо больше, он не считал возможным говорить в присутствии поляков. Вот уже два десятка лет фактическим королем Речи Посполитой был не Станислав Август, а российский посол. Дожидавшихся аудиенции было так много, будто у державных сановников Речи Посполитой, почти открыто состоящих на содержании у российского правительства, нынче был день выплаты жалования.
Однако они так и остались терпеливо дожидаться дальше, когда Княжнину велели зайти к посланнику.
Тот благоухал так же, как и накануне. К счастью, знакомство с польской кухней Княжнин вчера решительно оборвал и теперь выглядел тоже вполне свежо. Казалось, это было весьма существенно для Игельстрома, который чуть ли не со всех сторон придирчиво осмотрел Преображенского капитан-поручика и, кажется, остался удовлетворенным.
– Вот человек, который один стоит целого корпуса! – проговорил он театрально, вызвав у Княжнина недоумение. Когда Княжнин не знал, что ему ответить, он молчал. Тогда продолжил Игельстром:
– Я ведь просил у графа Зубова прислать мне войск, ибо в любой момент может возникнуть в них потребность, а он прислал мне одного тебя. Нужно ли сие воспринимать как намек на неудовольствие мною со стороны графа, который теперь взялся руководить польскими делами?
– Я не могу об этом судить. Но, полагаю, решение о переводе целого корпуса во власти только государыни. И я, конечно, не стою корпуса или батальона. Чего я стою, вы, ваше превосходительство, решите сами, сделав мне поручения.
– Вот и славно. Теперь и поговорим о первом поручении, оно для тебя готово, – сказал Игельстром, торопясь вернуться за стол. Раздражение из-за подозрений, что Княжнин прислан сюда Платоном Зубовым в насмешку над его просьбами о подкреплениях, в нем быстро сменилось оживленно-приподнятым настроением, в котором Княжнин застал посланника накануне.
– Вот послушай, – сказал Игельстром и начал читать сначала сидя, а потом, все более воодушевляясь, поднявшись и размахивая перед собой листком с четверостишиями: