Битва в пути
Шрифт:
— Ох, забыла! В журнале записано. «Красуля отелилась», — подумала Анна. — Сколько она дала молока?
— Кто же ее знает…
— Именно вы, зоотехник, и должны знать. Я вам казуистических вопросов не задаю.
Непонятные слова опять зажужжали, и Анна снова перестала слушать. Однако настойчивый мужской голос то и дело пробивался сквозь дрему и мешал ей.
«И чего он жужжит? Чего добивается?.. Как муха об стекло… бьется… бьется…»
Зашелестели страницы журнала.
— А вот эта Бодуха? Да ведь она меньше козы доит. Услышав про Бодуху, Анна подняла голову.
— Видно, на запуск идет, —
— С какого числа в запуск?
— При нашем зоотехнике никто не знает, не ведает, когда коровам в запуск идти, когда телиться, — сказал председатель.
— Как же так? — обратился Курганов к Рите. Рита вздохнула:
— У нас бык больно бравый парень. Как завидит коров, все загородки порушит! Сколько раз говорила председателю: «Угороди крепче!»
Зоотехник и председатель стали ругаться. Анна не любила ругани и, чтоб успокоить их, хотела сказать: «Да и не огулена Бодуха вовсе, и не в запуск ей. От старости пропадает!»
Но зазвучали слова: «Опыт передовых… Выполнение плана…» И Анне снова стало казаться, что бьется о стекло беспокойная муха.
Она очнулась, когда приезжий обратился прямо к ней:
— Скажите, а вы ездили на фермы колхоза «Крепость социализма?»
Анну вместе с другими доярками недавно возили в знаменитый колхоз, но фермы не произвели на нее впечатления. Уж очень все там было не похоже на свое, кровное, недостижимо.
Она вяло ответила: — Возили нас.
— Что ты нехотя отвечаешь? Или не понравилось тебе? — сказал председатель.
Ей не хотелось говорить, но все ждали ответа. Она ответила не глядя, не подняв головы:
— …Звонки бубны за горами…
Она взяла свой бидончик и двинулась к двери.
Посылая доярок в колхоз «Крепость социализма», Курганов старался, чтобы там было как можно великолепнее, — сам помог раздобыть для доильного зала керамические плитки и белые плафоны. Ходил по ферме, любовался и радовался: «Приезжай, учись, вдохновляйся!»
«Вот тебе и вдохновились! — Он привычно иронизировал над собой. — Только «бубны» да еще и «за горами». Послать отсюда туда — все равно что из первого класса прямиком в десятый! А как иначе? Не открывать же животноводческую ферму первой ступени и животноводческую ферму второй ступени? Или сюда привести оттуда лучших? Да! Ту же Лизавету. Коммунистка. Умница. Пусть покажет, что можно сделать с этим скотом в этих условиях».
Когда Анна навозила воды и собралась домой, те трое опять появились на ферме и направились к ней.
«Опять идет неотвязный. И чего жужжат пустое?» -
— Вот она… Бодуха… — сказала Анна в досаде. — Вы про нее гадаете: «Огулена, не огулена». Смех слушать! Перестарок же! От нее поносу больше, чем молока…
— Для чего же держать такую корову?
— И давно бы забили, когда б она коровой была. Так ведь она не корова, она «поголовье»!..
— Что ты несешь несуразное? — сказал председатель,
— Зоотехник же объяснила: «Поголовье забивать законом запрещено!» Мы так и понимаем: коров для молока держут, поголовье — для законных хвостов!
Щеки Анны пылали желтоватым румянцем. Курганов видел, что она раздражена, но ее раздражение было лучше, чем дремотное безразличие.
— Все на зоотехника, все на зоотехника! — накинулась
Рита кипятилась. Презрительно поглядев на нее, Анна подумала: «Не дал бог свинье рогов, а бодуща была б!»
Курганов нечаянно толкнул ногой бидончик, припрятанный у стены, меж ведрами. Густые желтовато-белые сливки медленно потекли по грязи прохода.
— Видали? — сказала Рита Курганову. — Еще и не стемнело, а уже припаслись тащить! С таким народом работать! А все на зоотехника! Чей бидон?
На разгоревшихся щеках Анны появились два белых пятна. «Как морозом прихватило!» — подумал Курганов и понял, что сливки украла она.
— Я дознаюсь, чей это бидон! — сказала Рита.
— Мой.
Анна подняла бидон и пошла с фермы, втаптывая сливки в грязь прохода.
Она сказалась больной и попросила соседку заменить ее на вечерней дойке. Спать легла рано, но не могла заснуть. Слушала, как верезжит ветер за окном, и думала:
«Вот и к лучшему, что нет рядом Дашуни. Подальше от материнского стыда. — Сбросила с лица жаркие, колючие волосы, замотала головой по подушке. — Нечего мне стыдиться, нечего! Воробьиха литрами в темноте тащит. На базар носит. А я полкружки на глазах, не таясь, взяла для дочек. Кружку сливок все увидели, а того, что по четыреста трудодней который год вырабатываю за колы да нолики, не видят. Этого не видят! В трудоднях моя совесть, а не в бидоне! А все ж таки зазорно. Ох, нехорошо! Совесть, как лихая болесть! А все он, головастый. Уйти бы домой до сроку! Все в сон клонило, а теперь и ночью не в силах заснуть. Разбередил, растревожил, варяг неотступный».
Утро наступило умытое дождями, с синими разводьями на полях, с жирным, сытым блеском намокшей земли.
Анна думала, что ее вызовут к председателю, станут стыдить и наказывать. Приготовившись к худому, пришла на ферму.
Никто не. вызывал ее, но доярки были встревожены, Анне рассказали, что вчера заседало правление и Сеня заявил, что она уносит меньше других, а для Риты берут молоко большими бидонами. Рита плакала и говорила, что берут не для нее, а для трактористов. На правлении дояркам решили начислять трудодни не с коровы, а с надоя и спустили «покоровный» план удойности. Кто перевыполнит, тому будут давать дополнительно один литр из шести сверхплановых. Молоко на трудодни постановили выдавать в определенные дни. В остальные дни не велели носить на фермы бидоны. Коров-перестарок постановили забить, а корма давать с весу. На птицеферму на три дня послали общественных контролеров. Новостей было так много, что Анна не могла разобраться в них.
— Пошла изба по горнице, сени по полатям! Чистый содом! — сказала она, но про себя позлорадствовала: «Не торговать Воробьихе и Устинье на базаре крадеными молоком да яйцами. Кончилась безгрозица. — Но тут же огорчилась: — И мне своих девчонок не баловать!. Скорей бы телилась моя Жданка!»
Она еще не успела разобраться, что к добру и что к худу, когда председатель привел по-городски одетую женщину.
Анна так привыкла к «представителям», что не обратила на нее внимания. Но когда гостья скинула пальто, надела халат, Анна узнала в ней доярку из колхоза «Крепость социализма».