Битва в пути
Шрифт:
Она была черноглазая, полная, но двигалась легко и, казалось, радовалась и своему дородству и легкости.
Расправляя складки халата, она пошевелила крутыми плечами, улыбнулась и сказала звучным, катящимся говорком:
— Здравствуйте, женщины! Это, видно, и есть ваша рекордсменка Красуля? Слышала от людей, слышала!
Ловко подхватила соседнюю скамеечку и села возле Красули рядом с Воробьихой.
Анне бросилось в глаза, что гостья все делает «в аппетит»: и халат надевает, и шевелит плечами, и ходит, и разговаривает.
Доярки столпились возле гостьи, а она, не смущаясь этим, весело говорила:
— Стадо у вас холмогорской основы, и бык-холмогорец вовсе хорош. Породность — это,
«Бойчится, — подумала Анна. — Они, загорные, все речисты». А руки приезжей уже тянулись к вымени Красули.
— Только что подоена? Какой метод массажа применяете? Не делаете? Неужто ж вам не объясняли? Как же без массажа? Работа с выменем играет бо-ольшую-колоссальную роль!
Слова «работа с выменем» удивили Анну. А гостья деловито продолжала:
— Вот, глядите-ка, бабы… Круговое движение, вот этак… Поперечное — этак… Раз за разом. Раз за разом… А теперь в глубину… Самая жирность там, в глубине.
— Что ни гоняй, соски пустые, — усомнилась Воробьиха.
— А вот поглядим. — Закончив массаж, она потребовала — А ну-ка, давайте сюда дойницу!
К общему удивлению, только что выдоенная корова свободно дала еще почти стакан.
Приезжая доярка переходила от стойла к стойлу. Анна, насмотревшись, сама заторопилась к своим коровам, сама начала массировать вымя и выдаивать остатки,
— Правильно! — одобрила ее говорливая гостья. — В глубину мягче бери, но сильней проникай. А ты гораздая! Быстро усвоила. Будто век массируешь. Тебя как зовут? Анна? А меня Лизавета… Худущи твои коровы. После войны пригнали нам с эвакуации стадо еще хуже вашего, — рассказывала она, поудобнее устроившись на скамеечке. — На ногах не держатся, титьки обморожены, кости аж кожу перетирают. На водопой погоню — вниз с берега сойдут, а наверх вернуться — сила не берет. На лошади подвозили. И кормов нету. Ну, как тут быть?
Доярки, сбившись в кучу, слушали.
— Ну, и как же ты? — поторопила Лизавету Анна.
— Картошка у нас была… Дай, думаю, попытаюсь! Сперва и не сказалась никому. Боялась… Гляжу—едят! Поносов нету. На ноги начали подыматься. Мычат, как взаправдашные… А то ведь и не мычали!
Анна вспомнила доильный зал и забросала Лизавету вопросами:
— И за сколько же лет достигли вы теперешнего вашего положения? С чего начали, как добивались?
Вечером дома Анна приготовляла для своих коров картошку, а Лизавета помогала ей. Комната казалась наряднее от черных Лизаветиных глаз, румяных щек и веселого говора. Нюша и Луша льнули к ней и щупали ее волосы, плечи, кофту.
— Что это, как захудал колхоз ваш? — спрашивала Лизавета. — Ну, председатель худ, а сами?
— Что сами? Известно… — Анна невесело засмеялась. — В гору семеро едва тянут, а под гору и один столкнет…
— А строитесь, однако, неплохо. Как ехала по нагорью, глядела — цельная улица новеньких домов. Строительная бригада работает или другим методом сорганизовали строительство?
Анна опять засмеялась отрывистым, сухим смешком:
— Председателя каждый год меняем, вот и весь метод. Выберем председателя, он с делом не справляется, а избу себе справит! Мы другого выберем.
Лизавете, видимо, не понравился невеселый смех Анны. Она нахмурилась. Рядом на птицеферме сразу в несколько голосов вперебой заголосили петухи.
— Что это у вас петухи какие истошные?
— Комиссию опевают… — неохотно отозвалась Анна.
Через полчаса пришла усталая, разрумянившаяся Гапа, ее как окончившую курсы птицеводства выдвинули в куриную комиссию. Она возбужденно рассказывала:
— Изо дня в день, изо дня в день не больше, як семьдесят яиц. А мы—двери на замок и под контроль. Сто десять яиц, пожалуйста! Як же ж? Гнизда грязни, все не по правилу… Сама весь день с плотниками гнизда правила… Птицу жалеть надо…
— Нет, я коров люблю… Люблю я коров, что ты хочешь делай, — охотно отозвалась Лизавета. — Коровы— это бо-о-ольшой-колоссальный вопрос.
Анна слушала веселые голоса женщин и грустнела.
Когда Гапа ушла к себе, Лизавета удобно устроилась за столом, подперла голову обеими полными руками и серьезно сказала:
— Смотрю я на тебя… и вглядчива ты… и горазда… Да… — Она остановилась.
— Что? Договаривай.
— Да так как-то… — Она глянула в самые зрачки Анны. — Не к месту печальна, не к добру весела. Беды, видно, хватила?
— Хватила беды с победушками, — согласилась Анна. — Беду-то снесла. Победушки с ног сбили…
— Это бывает, — подтвердила Лизавета, — это бывает…
Обе помолчали. Анна вздохнула.
— А тебе, видно, бабушка ворожит.
— Всяко приходилось. Приехали с эвакуации — на селе тычка не было. Я тощей тебя была… А при мне дети. Четверо у меня. Поголосила… Не без этого. Отголосилась— что ж, думаю, теперь делать? В угол забиться — вконец пропадешь! Пошла по бабам. Сбила баб округ себя. Где один горюет, там артель воюет! Фермы кое-как обстроили первым делом, а вторым — пошли воевать подходящего председателя… Отвоевали наилучшего из всех. Вместе с ним в землянках перебились, а фермы, овощехранилище воздвигнули. Со второго года стали дома воздвигать. Мало-помалу и добились жизни…
— Зато теперь машины доят, машины моют! Какие тебе заботы!
Лизавета всплеснула руками:
— Еще какие заботы-то, Аннушка! Ведь месячного плану я не выполнила! А я член партийного бюро. Обо мне в газетах писано. Каково моей совести план не выполнять?
— Как же уж ты это?
— Через экскурсии. Ведь к нам в эту весну со всего району едут! Толпами ходят! Люди тушуются, а коровы тем более. Я причину понимаю и то беспокоюсь. А корова причины не уясняет. Почему, отчего кругом суета, — ей словами не объяснишь. Не дает той прибавки, что постановлено взять. А я глаза на людей совещусь поднять. А третьего дня повалило ветром столбы, порушило провода, вся наша механизация встала. Садишься руками доить — брыкаются. Поим из ведра — не берут: культурные стали! Подавай вакуум, дай автопоилки! Только наладили проводку — другая беда: американцы приехали. Доильный зал показываешь — не фотографируют. Электромойку не снимают. Доярки все у нас ходят чисто, ни одну не сфотографировали. А тут, на беду, от дождей возле фермы лужа, и возчик один непутевый споткнулся, да и встал на четвереньки. Так его сразу в два аппарата защелкали. Хоть плачь! Надо сказать, и свои корреспонденты тоже попадаются вредные. Ты фермы хоть языком вылижи — ему без интереса. Он в углу разыщет малый непорядок — и ну строчить! В заслугу себе ставит, что отыскал. Вот, мол, я какой умный! Ну, у нас один плох, так другие порядочные! А как эти американцы кинулись грязь фотографировать — до того обидно! Ославят перед всеми трудящимися американцами — вот, мол, какие наилучшие колхозы в Советском Союзе. Уж такая обида!