Битва вечной ночи
Шрифт:
— Фи! Какой глупый обычай! — заявила Кейтри, глядя, как почтенные матроны, притворно визжа, отбиваются от шутливых заигрываний сборщиков подати.
— Все равно ты еще слишком мала, — возразила Вивиана, глядясь в крохотное зеркальце, привешенное на цепочке к ее поясу, и пощипывая щеки, чтобы раскраснелись.
— Вот уж не хотела бы, чтобы меня целовали эти мужланы!
— А вот я бы не отказалась от поцелуя мастера Эрроусмита, — заметила Вивиана, с радостью принимавшая участие во всех развлечениях. — И тот молоденький водный староста весьма недурен собой. Поглядите только, что за плечи — косая сажень!
— Запрусь-ка я в доме, — решила Кейтри. — Там они меня никогда не найдут.
— Я тоже, — присоединилась к
С каждым часом лангот все глубже запускал в нее свои когти.
День подходил к концу. Даже через закрытые ставни второго этажа проникали отдаленные взрывы смеха и веселые голоса. На опустевшей поляне Эрречды пропел Лесной Рог. Вдруг ставни распахнулись и в комнату по приставной лестнице, неловко ступая на раненую ногу, залез Эрроусмит.
— Я не позволю нашим вас беспокоить, — сказал он. — Сестры заперли дом и унесли с собой ключ. А лестница есть только у меня.
Он поглядел на Тахгил, спокойно сидевшую рядом с Кейтри. И вдруг замялся.
— Вы пришли потребовать законного поцелуя? — спросила девушка. — Если так, не могу вам препятствовать.
Молодой человек ответил не сразу. Наконец он протянул ей украшенный лентами шар медового цвета.
— Нет. Вы ведь не из нашей деревни, мистрис Меллин. Вы не должны мне ничего.
Тахгил приняла дар. Когда Эрроусмит повернулся, чтобы уйти, Кейтри вдруг приподнялась на цыпочки и быстро поцеловала его в поросшую щетиной щеку. Он пробормотал что-то неразборчивое и перекинул ноги через подоконник. Однако прежде, чем слезть, снова на миг замялся и, глядя на Тахгил, смущенно спросил:
— А вы не останетесь до Летнего Равноденствия? Вы были бы Королевой Гирлянд!
— Нет, — покачала головой девушка. — Я не могу остаться.
Она глядела вдаль ему за плечо, словно пыталась разглядеть что-то, что не мог видеть никто, кроме нее одной.
— Да, понимаю, — уныло промолвил Эрроусмит, слез с лестницы и скрылся из виду.
По всему Апплтон-Торну заливисто, точно колокольчики на краю прозрачного пруда, звонили маленькие колокола. По узким улицам гуляла ночь.
От дома к дому, ища прибежища и жутко клацая зубами, сновал оскаленный лошадиный череп. Он гарцевал и подпрыгивал, зловеще лязгали челюсти. Молодежь ошивалась на безопасном расстоянии от пугала, однако какой-то высоченный здоровяк в женском платье безбоязненно шагал рядом с лошадиным привидением, размахивая метлой.
— Эй, Салли! — кричали юнцы.
Здоровяк ревел в ответ, потрясал метлой и гнался за ними. Второй актер, спрятанный под белой простыней и несущий шест с насаженным на него лошадиным черепом, тоже бросался в погоню, дергая привязанные к челюсти лошади бечевки, чтобы пострашнее лязгать зубами. Сегодня ночью происходило Сожжение Моряка, а значит, и Деревянная Коняга тоже пустилась в ритуальное странствие.
На другом конце деревни вынесли огромное, больше человеческого роста, чучело. Руки Моряка безвольно свисали на плечи двух носильщиков, тело, обмотанное старым тряпьем и мехом, было пропитано скипидаром и китовым жиром, в бесформенной голове жутковато (и довольно-таки опасно) поблескивали две плошки со свечками, всунутыми на место глаз. Следом за чучелом вереницей тянулись жители деревни. У домов самых почтенных и уважаемых селян чучело останавливалось, а кто-нибудь из сопровождающих заводил монотонным и пронзительным голосом:
Копейный Утес — тут разбил он свой нос.Апплтон-Торн — тут подул он в свой горн.Карраханов ял — тут он ногу сломал.На речном бережку проломил он башку.Травяной Венец — здесь нашел он конец.Эй,Толпа кричала троекратное «ура!», прикладывалась к кувшинам и кружкам с вином, и шествие продолжалось. Деревянная Коняга и лихая Салли украдкой напрыгивали из-за угла на любого гуляку, отбившегося от общей толпы. Тахгил и Вивиана, тоже сжимавшие по факелу, угодили в самую давку и вынуждены были идти, куда нес их людской поток. Все так же звоня в колокольчики, веселая процессия вышла из Западных ворот и направилась по дороге вдоль края утесов мимо раскопа на том месте, где вчера ночью скатилось в море Нечто. Вниз по неровной лестнице двигалась толпа, увлекая с собой Лодочника, а Деревянная Коняга клацала зубами в хвосте шествия под взмахи метлы гигантской Салли. И вот на повороте, где вырубленная в скале лестница выходила на ровную площадку, аккурат над самой высокой отметкой прилива, все факелы, кроме одного, погасли, и Лодочник встретил свой конец. Его пронзили ножом и уложили в каноэ, а потом подожгли. Каноэ оттолкнули от берега в странствие по темным водам залива. Пока Лодочник горел, селяне пели — но не какую-нибудь народную песню, сочиненную специально для этого случая, а просто что в голову взбредет. Полыхая, чучело громко потрескивало, оранжевые языки пламени отбрасывали слепящие отражения на обсидиановую поверхность воды. Прилив и течение вскоре завладели своей добычей и понесли лодку прочь от берега. Чем дальше уплывала она, тем меньше становилась для наблюдателей — но тем выше вырастала стена огня, пока лодка не превратилась в великолепный цветок чистейшей, бьющей во все стороны энергии — цветок, окруженный кромешной мглой, затмевающий весь остальной мир, ослепительно переливающийся тончайшими оттенками рубина, топаза и янтаря. Позабыв о времени, нестройно выводя разрозненный мотив, люди на берегу завороженно наблюдали, как удаляется лодка. Бас и альт, тенор и сопрано этого нетрезвого хора звучали все более и более торжественно и серьезно. Далеко за гладью волн лепестки огненного цветка начали постепенно оседать и увяли совсем. Догорающий Лодочник превратился в мерцающую искру, раскаленный уголек в черной яме. А потом лодка затонула — зашипела вода, и все было кончено.
Значение и смысл этого ритуала давным-давно потерялись во тьме веков.
Единственный факел вновь дал жизнь остальным, и процессия, предводительствуемая Деревянной Конягой, потянулась обратно вверх по скалам в деревню. Колокольчики молчали. Часть селян приотстала. Замыкал шествие Купер. Пройдя за ворота, остальные услышали его крик и, обернувшись, увидели, что он показывает на распростертую возле дороги фигуру.
— Тут раненый! — кричал он, приставив руки ко рту. — Идите сюда, помогите мне!
Но не успел никто и шага сделать в его сторону, как распростертая фигура вдруг выросла до сверхъестественного роста, футов тринадцати в вышину, и погналась за Купером. Несчастный с дикими криками пустился бежать, плащ развевался у него за плечами. Последним отчаянным усилием беглец ворвался в ворота и рухнул без сил. Часовые поспешно захлопнули ворота и задвинули засов. Гигантская башня на ходулях уменьшилась до вполне приемлемых размеров и с безумным хохотом зашагала прочь.
— Быконищий! — в страхе завыла толпа. — Быконищий с Крич-холма.
Купер стонал, лежа на земле. Друзья поднимали его на ноги.
— Да будет тебе, Купер, — философски утешали они. — С тобой не произошло ничего такого, что нельзя было бы поправить кружечкой доброго пива.
В «Терновом дереве» вновь собралась прежняя компания, однако в ряды гуляк закралось смутное беспокойство.
— Сегодня Быконищий, вчера Нечто, — бормотали многие. — Не говоря уж о Шоках. И кто будет следующим? Не иначе как Черная Эннис. Да-да, как пить дать, скоро мы услышим, как она лязгает зубами у нас под окнами, тянет железные когти, чтобы украсть наших детей — и как нам защитить их?