Битые козыри

Ланской Марк Зосимович

Торн помолчал, видимо колеблясь, говорить ли все, что на уме.

— Какой же выход? — спросил Лайт. — Меня заинтересовал ход твоих мыслей.

— Тот же, который всегда открывался, когда конфликты между людьми становились неразрешимыми.

— Не понимаю, Дэви.

— Война, Гарри. Война. И на этот раз — последняя. Только она покончит с хаотическим перепроизводством людей и оставит на планете жизнеспособное меньшинство. И ему хватит работы на столетия, чтобы восстановить разрушенное.

— А как уцелеет это меньшинство? И кто войдет в него?

— Это уже детали, Гарри…

Такими вопросами занимаются специалисты. Могу только обещать тебе, что ты останешься с меньшинством. Скажу больше. Я знаю, что тебе отвратительны те, кто наживается на войне, — жадные дельцы и одержимые генералы. Это они присваивают и используют в корыстных целях все достижения человеческого гения. Это они содержат бездарные правительства. Поверь мне, я ненавижу их не меньше, чем ты. В будущем обществе, которое сложится после войны, мы вышвырнем из коридоров власти всех прихлебателей грязного бизнеса. Руководство миром возглавят люди высокого интеллекта, такие, как ты и я. Мы перестанем продавать свои идеи и обогащать ловкачей. Все достояния науки будут в наших руках, и мы принесем новому, немногочисленному человечеству подлинное счастье.

Лайт вспомнил голограмму Торна, разбухшие ветви честолюбия, стяжательства и усмехнулся:

— Это очень любезно с твоей стороны, Дэви, что ты включаешь меня в руководители, но вряд ли я тебе пригожусь.

— Мне нужны союзники, именно такие, как ты, — не замечая иронии в словах Лайта, продолжал Торн. — Не политиканы, а ученые, сознающие свою ответственность за судьбы всего человеческого рода. Ты по-прежнему работаешь над чевом?

— А ему тоже отведена роль в будущей войне?

Торн не спешил с ответом. Он с видимым удовольствием всматривался в знакомую обстановку кабинета. Здесь ничего не изменилось с того далекого дня, когда Торн ушел отсюда. Эта неизменность даже растрогала Торна.

— Буду откровенен, Гарри. В чева я не верил и… не верю. Но, может быть, я ошибаюсь, как ошибся с витагеном. Ты далек от цели?

— Очень далек.

— Что тебе мешает?

— Мозг, Дэви. Мы так и не научились выращивать из витагена клетки мозга.

— А если в голову из витагена вставить мозг мэшин-мена?

— Они несовместимы. Витаген не уживается ни с каким протезом.

— Может быть, тебе нужна помощь — люди, деньги, аппаратура? Все это я могу предоставить тебе в любом количестве.

— Спасибо. Мне ничего не нужно, кроме времени. Когда распутываешь узел, лишняя пара рук только мешает. А мозг — это гигантский узел с миллиардами узелков внутри. И развязывать их нужно один за другим.

— Откажись пока от чева и сделай витамена.

— Это еще что?

— Так я предположительно назвал человекоподобное существо, построенное из твоего витагена. Пусть у него будет самая примитивная нервная система.

Лайт понял, что это предложение было главным, с чем Торн пришел в лабораторию.

— Для чего он тебе?

— Чтобы получить исполнителей — неуязвимых, не подверженных панике, способных выполнять любые задания при любых обстоятельствах.

— И витамена сделать не могу. Нервные системы, даже примитивные, вне пределов моих возможностей. Кстати, а почему для такой роли

не годятся, твои мими?

Торну очень не хотелось отвечать на этот вопрос, но Лайт настаивал:

— Ведь ты их научил всему. Остались пустяки — научить убивать.

— Они легко выходят из строя, — промямлил Торн. — Не выдерживают температурных перепадов, радиации… Обнаружились и другие технические трудности.

— Вот видишь! Даже с мими трудности, а ты хочешь…

— Хочу, потому что это необходимо! — раздраженно прервал его Торн! — Можешь ты понять, как важно для нас иметь витагеновых помощников?!

— Понимаю. Но когда возникают трудности, одного понимания необходимости их преодоления мало, Дэви. Ты убедился в этом, работая над мими.

Лайт чувствовал, что каждое упоминание «мими» действует на Торна, как удар током, и решил таким истязанием ускорить уход гостя, присутствия которого он больше не мог выносить. Торн действительно не стал задерживаться.

— Ты меня очень разочаровал, Гарри, — сказал он. Мрачное выражение лица подчеркивало силу разочарования. — Я хочу надеяться, что ты преувеличиваешь сложность задачи. Верю, что удача придет к тебе раньше.

— Не думаю, Дэви, не думаю… Но кто знает, может быть, и придет. Сколько у меня времени?

— До чего?

— Ну, пока откроется выход, о котором ты говорил?

Торн принял этот вопрос как уступку и обрадовался.

— Немного, совсем немного. Но если ты будешь со мной, тебе хватит.

— Я подумаю над твоими словами.

— Поздравляю, — совсем уже весело сказал Торн, протягивая на прощанье руку. — Ты становишься реалистом.

Еще через несколько минут донесся гул двигателей «Сатурна», вырывавшегося из водной пучины.

12

Мысль о том, что в эпоху ДМ, мими и витагена управлять миром должны ученые, стоящие над кокерами, боулзами и невежественными массами, сложилась у Торна не сразу. Он еще долгое время мечтал стать исследователем, независимым от торгашей, генералов и политиканов. Он считал себя ученым, способным не только работать на бизнесменов, но и совершать великие открытия. Для этого нужно было лишь освободиться от мертвой хватки корпорации, создать свою грандиозную лабораторию и без спешки, не отвлекаясь на пустяки, углубиться в работу.

Часто казалось, что мечта вот-вот станет реальностью. Он уже был достаточно богат и прославлен. Оставалось только выполнить последнее задание Боулза, и можно будет уйти в отставку, продать акции и пуститься в свободный полет творческого поиска. Но женитьба на Сю и открывшийся вслед за этим свободный доступ в высшие круги общества вызвали у Торна новые потребности, новые расходы, новые неотложные дела. Желание расстаться с «Мэшин-мен компани» становилось все менее выполнимым.

Доброжелательное отношение Кокера и Боулза, как и прежде, льстило его самолюбию, но не мешало ему чувствовать свое интеллектуальное превосходство, свою обособленность от их деляческой возни вокруг прибылей и убытков. Он стал своим человеком среди самых богатых и влиятельных людей, проникся их интересами, но не мог не видеть их скудоумного эгоизма.