Бизар
Шрифт:
Я сказал, что можно попробовать. Он дал мне подписать бумагу с текстом о том, что я готов сотрудничать; доставал еще и еще бумаги, объяснял пункты; давал заполнить формы; я такие заполнял когда-то, когда мы с Хануманом окунулись в это болото три года назад…
«Может, я сейчас все это заполню и меня направят в Сундхольм? – подумал я. – Как тогда… Может, это все так, проверка?.. Восстановят, дадут "голубую карту", отправят на интервью повторно…»
Надежда заиграла в поджилках; я ринулся заполнять графы… Там были вопросы на трех языках. Я все обстоятельно написал. Он подкладывал и подкладывал бумаги, декларация, прошение, причины, обозначить, почему и при каких обстоятельствах…
Точно! Все как тогда! В моей голове зазвенело от счастья: сейчас заполню, и меня выпустят! Даже если что, в закрытый лагерь, но не домой… не в Эстонию! Они ни черта про меня не знают!
Написал те же фальшивые данные, что и три года назад:
имя: Евгений Сидоров
город: Аксу
страна: СССР
– Нет! –
Я написал: Казахстан, – сказал, что у них должны быть мои данные, потому что я был в Красном Кресте.
Зазвонил телефон. Он легко оторвался. Переменился в лице. Словно из роли вышел. Заговорил с кем-то. И меня вдруг не стало. Я наблюдал сценку из жизни датского инспектора полиции, которому кто-то звонил. Я почувствовал себя зрителем перед экраном телевизора. Захотелось встать и уйти, глотнуть свежего воздуха. Пройтись, просто пройтись по улице в чьей угодно шкуре, лишь бы не видеть этот кабинет. Глянул в окошко: свинцовое небо, свинцовые крыши… Голубь перечеркнул серое облако. Инспектор положил трубку, вздохнул, сказал, что переводчик будет только в понедельник.
– Ну раз уж мы начали… – снова вздохнул и покрутил шариковую ручку, покивал себе и затараторил: – Ты находишься здесь, потому что находился нелегально на территории Датского Королевства, без документов, и, несмотря на то что ты подал прошение о предоставлении тебе убежища, не являлся на интервью три года! Три года! И все равно ты каким-то образом оставался в стране! Ты давно в розыске. Понимаешь? В розыске! Потому подождешь до понедельника… Недолго осталось, ведь скоро все выяснится, да? Ты тут все верно написал? Если все верно написал, так и нечего бояться. Чего бояться? Ты же не совершал никаких преступлений, а? Или все-таки совершал? Три года в Дании, и никто не знает, где ты был… За три года много преступлений совершил, наверное… Будем надеяться, что нет, не много… Будем проверять. Скоро все выяснится. Тебя надо зарегистрировать. Регистр, понимаешь? Ты был в Красном Кресте, мы все про тебя знаем, да, но на тебя подали в розыск, потому что ты не являлся на интервью! Видишь, ты в розыске! Reported disappeared! [70] Понял? Непорядок. Так нельзя. Никто не рассматривает дела людей, которые не являются на интервью… Это нарушение. Должен быть в закрытом лагере. Пока посидишь в Вестре! Как только установим твою личность, тебя сразу переведут в Сундхольм, в лагерь, понимаешь? Там получишь одежду, одеяло, все, ложку, чайник, деньги на карманные расходы… А пока должен ждать. Мы свяжемся с твоим посольством… вот бумага, напиши здесь, можешь по-русски, для своих пишешь, как и почему ты оказался без визы и без паспорта на территории Дании… и имя свое, еще раз здесь и здесь… и с какой целью и когда ты въехал, через какую страну… молодец… тут поставь свою подпись, вот тут… молодец… Нужно будет проверить еще отпечатки пальцев… будем проверять. У нас столько дел… Теперь подпиши здесь, это разрешение на использование твоих отпечатков пальцев для поиска в Интерполе. Вот, подпиши, и целиком имя в графу, что ты разрешаешь использовать свои отпечатки пальцев с целью установления своей личности… молодец… Порядок! Спасибо…
70
Значится как пропавший (англ.).
Его рабочий день подошел к концу; инспектор отключался вместе с компьютером, он уже не был ментом, личина с него сползала, еще несколько секунд, и он станет простым смертным, он по инерции договаривал, медленней и медленней:
– В следующий раз придет переводчик… надеемся, что ты тут всю правду написал… Если нет, то ты сам подписал, что согласен с тем, что если будет установлено, что ты умышленно ввел в заблуждение следствие, то будешь уголовно наказан лишением свободы до установления личности… С законом лучше не играть в прятки! В понедельник в суд поедем… пока отдыхай… всего хорошего…
Фен привозил один угрюмый чувак в синем «талботе», – он был в сговоре с хозяином. Брать «разрешалось» товар только у него. Костлявый строго следил за движением возле дома.
Дверь в туалет в соответствии с правилами должна быть приоткрытой; неподвижная тюремщица все слышит, краем глаза видит меня с приспущенными штанами, слышит…
Шлюханы были из детского дома; чем-то походили друг на друга: одинаково тощие и диковатые; как братья, спали в одной постели и стонали под клиентами совершенно одинаково: «Давай! хювя, хювя! ой, апуа! ой-ой, саатала виитала! ой-ой! хюуува! давай-давай!» [71] . Слонялись, как коты, по домику и приставали с болтовней. Один постоянно говорил: «Сейчас бы дунуть, да? Неплохо бы было, да?»; другой говорил, что выпил бы чего-нибудь… Каждый день я слышал, как один говорил другому: «Круто было бы такой дом иметь, да?» Они были очень довольны – радовались всему, выходили на балкон и радовались. Они носили джинсы в обтяжку, играли в карты, тырили всякую мелочь, все, что плохо лежало. Один все время напевал:
71
Давай! хорошо! ой, помогите! ой-ой, черт подери! ой-ой! хорошо! (фин.)
Пальчики, пальчики… Вот откуда все беды. В последнем письме мать писала, что ее изводит по утрам какой-то котенок; просыпается по утрам – в пять утра – и слышит, как он мяукает где-то на улице. Мяу – и тишина секунд на десять; и опять – мяу. У нее кровью сердце обливается. Написала, что, когда слышит его, думает, что я там где-то вот так же: мяу – и тишина, мяу – и тишина… Nobody's fault but mine [72] Она так повернулась из-за всего, что со мной приключилось… Она не переживет… Небо мой, небо мой…
72
Только моя ошибка (англ.).
Хозяин был доволен нами – наконец сказал, что можно открывать свою фирму. «Это второй шаг к миллиону», – сказал Влас, насыпая дорожку. Надо было обтяпывать наши дела. Влас просил старого ханурика, чтоб выдал на карманные расходы, на парикмахерскую, белые рубашки и галстуки. Черствый урод в очередной раз проявил прижимистость. Заставил Костлявого с пидором переворошить все шкафы. Достали нам и рубашки, и галстуки, и ремни; шлюхи нагладили брюки. Костлявый с Попиком собирали нас, как нищие дед да бабка внучков в путь-дорогу, в большой город, в люди, в университеты. Впечатление складывалось такое, что вся болтовня Власа о миллионах, которыми вращал одутловатый субъект, просто фантазии. Не мог такой скупердяй ворочать миллионами и жаться с выморочным бельишком.
– Это он такой потому, что в детстве жил в нищете, – убеждал меня Влас. – Всю жизнь терпел. Ты что, думаешь, мы первые, кто пытается его за ниточку дернуть? Он всех баландеров насквозь видит. С ним макли строить смысла нет. Только обмишуришься! Кровь у него такая. Он на хуторе родился. У него отца не было. Мать штопала да коров доила. Что он видел? Колбасу раз в год, да и ту на соседском столе. Он же сидел… Сидел за скупку краденого… Барыжничал… А ты как думал? Еще б он не жался! За крону удавится. Он всю жизнь помнить будет, что одна крона – это червонец рублей, а червонец раньше был сам помнишь: ого-го! Еще б он не жался… У него теперь клиентура – нефтяные компании, чинуши и хозяева корпораций! Он для них из костей таких, как мы, построил свои ветряные мельницы и прокручивает, прокручивает их миллионы, состригая свои пети-мети… С миллионов за оборот десятки тысяч выходят! Что-то крыше, что-то нам, остальное в карман… Иногда крыше не платит. Он мне несколько раз так тихонько говаривал, мол, держи язык за зубами, перевода не было, не было, и мне вместо пятисот крон штуку сует, не было перевода… Чтоб крышакам не платить… Я все ему припомню! Все это ему боком выйдет! Сейчас уж как-нибудь да потерпим! Но день придет…
Чтобы открыть нашу шарашку, пришлось много бегать, просиживать штаны в душных фойе: бумаги, пыль! Мелькали люди с папками и мобильными телефонами. Все они казались мне аферистами. Всюду мокрые салфетки. Кому-то вызвали «скорую». Люди толпились у дверей, прохаживались по холлам, кому-то что-то доказывали в окошечко приемной, все поочередно хватались за телефоны и просили или даже умоляли кого-то подождать или обещали перезвонить. Мозги плавились. Шевелились дурные предчувствия, но я шел до конца, я летел навстречу смерти со скоростью света. Папки, влажные руки с манжетами, подписи… Влас подкашливал. Здесь и здесь. Старик желтел от удовольствия, становился мутным, как могильное дно, отправлял нас открывать счета в банках, давал денег на билет в Тарту, Пярну… В каждом городишке у него были публички; Влас был в курсе, везде проверил: нет ли там новых девочек… ему со скидкой или бесплатно… свои люди, сочтемся… Торопились на последний поезд; метались по городу в поисках киоска: телефонные карточки… мобильник умер… Пятидесятикроновые и стокроновые карточки Влас покупать не хотел: «Купим одну за тридцать крон – мобильник, может, еще оживет… В первую очередь фен и шлюхи, а потом все остальное!» Купив карточку, мы искали рабочий телефонный аппарат. Карточки быстро выходили на ноль, просто моментально. Потому что старый урод выговаривал Власу: почему не поднял трубку?., где ты был?., что с телефоном?.. Влас оправдывался: аккумулятор – зарядка – антенна… Аппараты стояли на обочинах; некоторые даже были на дорогах. Нас объезжали с ревом машины. Ничего нельзя было понять. Старик от нас требовал невероятного. Влас матерился. Бежали искать туалет, чтобы нюхнуть пару-тройку нитевидных дорожек, затем – киоск: купить воды, сигарет, карточку, украсть ручку или хотя бы выпросить спички на худой конец. И снова – туалет, аппарат, киоск, шлюхи. Я едва поспевал за Власом. В нем было столько змеиной энергии. Со скоростью портнихи резал своими ногами материю города: перебегал дорогу, не предупреждая, срезал углы там, где их не было. Мы не спали сутками. Жара подстегивала. Мы прыгали по улицам, как черти на сковородке. От одного банка к другому. Вечно не хватало каких-то бумаг. Условия усложнялись; не успели доехать от офиса до банка, как уже что-то изменилось! Влас матерился и выуживал какие-то формуляры. Стояли в очереди, сидели у окошечка, нам объясняли, терпеливо, напомаженные люди с белоснежными манжетами водили по пустым листам лупой, из-под которой козявками вылезали вновь народившиеся параграфы, артикли, скобки, в которых спаривались едва различимые блошки-буковки. Снова в путь, в очередь, звонить старику – карточка – киоск – телефон – доверенности, поручительства, справки…