Бизар

Иванов Андрей Вячеславович

Родители купили нам билеты, чтобы мы не шлялись по дворам с порнографией, а сходили на культурное мероприятие. Влас тогда сильно возбудился и все время говорил: «Это отлично! На Певческом поле будет толпа! Я попробую стянуть кошелек!» Он разминал пальцы и с плотоядной улыбочкой повторял: «Пальчики мои разудалые! Кошелечки мои, кошельки!» Но ничего не вышло: толпы не было, людей пришло совсем мало – в Эстонии всем было плевать на Леонтьева, Влас ничего не стянул, зато познакомился с девками, которые были старше нас года на два… Не одно, так другое…

Трамвай гремел. За окном громыхали составы. Влас подмигивал мне, перебирал краденое в сумке и говорил:

– Деньги нужны, де-неж-ки! Деньжата! Здесь невозможно стать миллионером только на аферах. Это не та страна. Надо ехать за границу. Ты говоришь по-английски.

Это круто. Мои идеи, твой язык – глядишь, и мы станем миллионерами. – Он заглядывал в сумку, взвешивая, за сколько продавать. – Главное, чтоб у кореша деньги были. Так он сразу все купит или травки даст, травки… Сразу несколько кораблей. Он все такое берет. Косметика, кассеты, очки, мелочь всякую. Главное, чтоб он был дома. И чтоб у него были деньги или трава. Стопудовый барыга, сразу возьмет. Главное, чтоб дома был и чтоб у него были бабки. Тогда сразу в Карусель… поставим на зеро – испытаем судьбу – авось выиграем! До казино не доехали – обкурились у моря, расплылись на траве, валялись под ветвями, ловили солнечные зайчики и хихикали; потом время встало, деревья, небо, море – все замерло, как на фотоснимке.

– Сейчас бы черным сверху вмазаться, – сказал Влас, разомлев, – ваще атас…

– Ага, – сказал я. – Не говори… Черным сверху, чтобы кони двинуть.

– Ты просто мечтаешь отъехать!

– На кой в этом гадюшнике валандаться? Что толку? О тебя всякие уроды ноги вытирают каждый день…

– Во-во, а я про что. Строили, строили и построили: здравствуй, бабушка! Короче, ты подумай, что я тебе говорю, ду-умай. Сторчаться всегда успеем. Главное – уйти красиво. Чтоб в окнах стекло задрожало. А тут – расклад лежит, никакой канители, золото под ногами – верное дельце. Раз в жизни. Дернем и уйдем вместе! Красиво как по-зеленому! Золотой шанс. Раз в жизни! Мы же не случайно встретились. Мы знаем друг друга. Один раз дернем куш и свалим за кордон. Сейчас границы открыты. Никакого риска. Паспорта лепят только в путь, были бы бабки. У меня куча знакомых. Латыши тебе запросто нарисуют. Визу поставят и билет на самолет с серебристым крылом до Америки в него вложат. Только нас и видели… Майами! Калифорния! Вива Лас-Вегас! Там можно будет начать новую человеческую жизнь. Забыть всю эту шантрапу, весь этот бедлам-бордель, караван-сарай. Пусть пауки пожирают пауков, а мертвецы хоронят мертвецов. Мы иного склада люди. Мы – поэты! – Зашептал, что уже давно пасет одного лоха, уже три года работает с ним. Втирается в доверие, услуги оказывает. – Два года этой суке булки брею. Два года! Как шнырь! Неразгибайспина! Пора кидать его на фиг!

– Что за чел? – спросил я с напускной серьезностью.

– Кент такой приблатненный. Дела проворачивает. Бандиты у него на прикормке. Менты на коротком поводке. Все щели замазал. Всех умаслил, кого только мог. Деньги делает, но не своими руками. Подставные лица. Фальшивые фирмы. Находит лохов, танкистов, открывает на их имена фирмы, перегоняет бабки. Нам бы из этого улья одну сотую выдернуть, и всё. Больше не надо. Надо только заставить его принять нас в дело. Я уже был у него в деле. Я доказал, что на меня положиться можно. Мне он доверяет. Только я теперь не могу больше номером один идти. Я уже засветился. В наложке мое имя сразу всплывет, и все налоги за прошлые дела припаяют. Кто-то нужен, а я директором с правом подписи пойду. Только никого надежного нету. Всё шантрапа одна вокруг. Никому доверить нельзя. Надо только, чтоб ты да я, понял?

– Что за дело-то?

– Детали потом. Если ты согласишься, можно будет его кинуть и уйти на Запад. Париж, Амстердам, Америка… Куда угодно! Начнем там новое дело. Свое. Понимаешь, никакого риска! У меня масса вариантов. Голодными не останемся. Всё будет легально, и будет у нас – всё! Вплоть до офиса на Уолл-стрит и театра на Бродвее, где ты будешь ставить пьесы про нас с тобой, как мы всю эту кодлу поимели. Ха-ха!

Нажал на звоночек. Вертухай явился где-то через десять минут. Заскребся. Открыл глазок. Рявкнул что-то. Открыл кормушку:

– В чем дело? Заветное слово «туалет».

– А… – закряхтел, – подожди…

Через пару минут. Отпер. Повели. Тюремщица шла впереди, всю дорогу косила на меня рыбьим глазом; она была похожа на стюардессу. Вертухай шел сзади, позвякивая ключами. Шмыгал носом.

Сотни дверей. Сотни слепых дверей.

Вавилон…

2

Изможденный

бессонницей, я сидел на белой скамейке у фонтана в парке Шнелли, смотрел, как Влас уговаривает свой допотопный мобильный телефон, вдыхая в аккумулятор жизнь, – я тихо улыбался, полагая, что мое перерождение началось. Вышгородская стена нависала, будто подслушивая; вздыхала сирень, разводила руками береза; журчал фонтан, бормоча, как пьяный во сне. Когда-то Влас вылавливал из этого фонтана мелочь. Теперь он был занят своим телефоном, набирая заветный номер, чтобы выудить миллион. На соседней скамейке лизались. Дети кормили уток; чайки с воплями кружили над прудом. По травке бежал и падал ребенок. Студенты валялись с открытыми книгами. За спиной гудел ленивый поток машин. Люди, люди… Прогуливались, сидели, говорили… Я сидел и смотрел на всех с таким глубоким презрением, точно все вокруг были куколками в старой скрипучей шарманке, а сам парк был нарисован на гигантском куске фанеры. В животе щекотало, я ощущал, как закручивается дело: все это на самом деле – стучало в висках, – да-да – вертелось в голове, – на самом деле, а не игра… я чувствовал, что вхожу в водоворот.

– Ага! Вот… – оживился он. – Наконец-то! Да, кууле, я по делу, не-не, не денег просить, слушай, есть человек, очень надежный человек, кулет вя [66] ?.. Да что за связь! Ты где? В Риге, что ли? Да связь, блин… Слышишь? Ну, ряяги [67] ! Угу, угу… Ну, я же говорю, что надежный, друг детства, чего ты боишься?.. Сколько раз-де… угу, угу, пон-нял. Что? Да он лох полнейший. За копейки пойдет на это! – Влас подмигнул мне, сделал ладошкой, мол, так надо, все в порядке. – Яах, алкоголик и наркоман. Яах, «серый паспорт»… Ну да, ну да… Как обычно… Ну тогда смотри сам, хорошо, давай! – Выключил. Топнул ногой. – Я кину эту скотину! Клянусь! Ох, как я кину его!

66

Слышишь? (эст.)

67

Говори (эст.).

Он размахивал телефоном в воздухе, как гранатой; он клялся снова и снова, что кинет эту скотину! кинет эту свинью! кинет эту суку! кинет! кинет! кинет! кинет на миллион, будь он проклят! На миллион и не меньше!

Убрал «кирпич» в портфель, приходя моментально в спокойствие, сел на скамейку рядом со мной, закурили. Откинулся, надвинул кепку на глаза, вытянул в бесконечность ноги, выпустил дым из ноздрей и холодно, даже как-то сонно сказал, что все улажено, встреча состоится завтра. Курили некоторое время молча, сидели так, глядя на пруд.

– А помнишь, как мы тут карпов тягали? – вдруг вспомнил он. – Как много их было! Теперь пруд цветет. Запустили, сволочи… Болото нах. Вся страна – сплошное болото. Никакой разницы, где жить: в Пяэскюла или на Тоомпеа, – болото!

Он встал одним порывистым движением, и решительно пошел, глядя вперед, точно пытаясь уйти поскорее от чего-то. Я едва поспевал за ним. Его длинные ноги мелькали, точно отрезая землю раз и навсегда, как ножницы бумагу.

Пожилой желтолицый субъект. Тучный, лысый, подозрительный. Он неохотно к нам приближался (гримаса болезненности или, скорей, одолжения). Плюхнулся, сгорбился. Маленький нос, брезгливые губы. Достал записную книжку, спросил между делом Власа:

– Почему трубку не берешь?.. Сколько можно?..

Влас оправдывался:

– Связь… аккумулятор…

– Купи новый! – капризно растягивая слова, сказал дряхлый урод.

– Откуда деньги взять?.. – скривился Влас.

– Укради, – сказал тот. – Ты вор или кто?.. Укради себе телефон! Не можешь?.. Какой же ты вор тогда, если телефон украсть не можешь?!

Говорил он с акцентом, не глядя на нас; все время что-то выискивал в записной книжке, приводя в действие все морщины в невероятное смятение. Если кто-то проходил мимо, он вскидывал брови, выпучивал глаза, его взгляд был чем-то вроде упреждающего выстрела. Он был сильно раздражен; его передергивало от любого звука; он пыхтел и бубнил под нос ругательства. Плохо выбритый, взъерошенный, мешки под глазами, он был похож на носовой платок, в который тысячу раз высморкались, а теперь завернули умирающего попугайчика.