Бизерта. Последняя стоянка
Шрифт:
Мама пела в церковном хоре, я приучалась слушать, абсолютно не обладая музыкальным слухом.
Никогда я не научилась петь, но зато научилась слушать. Не стану утверждать, что в 10 лет я внимательно следила за ходом службы, скорее я ждала знакомые молитвы и часто в ожидании конца, устав стоять прямо, переступала с ноги на ногу, сгибая колени. Не всегда я понимала старославянский, полный поэзии текст, но иногда слышалось мне в нем нечто несравнимо великое. Воспоминание о тихих всенощных на «Георгии» — одно из богатств нашего исключительного детства.
Полутемная церковная палуба старого броненосца, золото икон в мерцании свечей и чистая красота в обретенном покое вечерней
Каждый человек, какого он ни был бы ума и образования, может носить в себе это все превышающее чувство. Я хорошо помню старого, почти неграмотного матроса Саблина, который просил маму подать записку в церковь с именами близких ему людей, «чтобы о них помолились».
— О здравии или за упокой? — спросила мама, приготовляя два листка.
Саблин колебался не больше секунды и сделал жест, что это неважно:
— А вы пишите, там разберут! — И он показал на небо.
Итак, несмотря на потерю родной страны, церковь продолжала жить на кораблях, в лагерях, в казематах, в частных квартирах.
Быть отрезанным от мира и ждать новостей, ждать писем, которые никогда не приходят, — мы все хорошо знали это чувство. Но, как это ни странно, именно тщетное ожидание делало час раздачи почты важным моментом беженского дня. В Морском корпусе издалека было видно лейтенанта — почтальона, который поднимался из Бизерты на мотоцикле. Ухо ловило его приближение. По вечерам зимой глаз следил за передвижением его фонаря между бараками Сфаята.
Однажды и нам пришло письмо! Бабушка писала из Сербии, страны, которая приняла Русскую армию. Их жизнь налаживалась с помощью югославского правительства и благодаря симпатии, которую король проявлял по отношению к русским. Окольными путями Анна Петровна сообщила бабушке о жизни в Рубежном после нашего отъезда. Дом стал Сиротским домом — для нас это было Божьим благословением. Парк вырубили, и во фруктовом саду деревьев больше не было.
Анна Петровна с горестью писала о вскрытых семейных могилах, об их уничтожении грабителями в поисках несуществующих сокровищ… Что могли думать Адамовичи, потомки поляка, которые больше ста лет жили при усадьбе? Они знали все о Рубежном со дня его рождения, о далеких годах усилий и любви, видели, как полно жило создаваемое общими усилиями поместье, и теперь переживали его полное разрушение. Иван, сын цыганки, который в старости одиноко бродил по пустынным тропам Рубежного, предвидел ли он этот конец?
Не стало больше моего очарованного царства! Оголенный стоял белый дом на вершине холма. Невесело глядели его многочисленные окна, ничем не защищенные от степного ветра. С этой поры стал мне сниться один и тот же сон. Повторялся он не часто, но в течение всей моей жизни: я поднимаюсь по заросшей тропе в поисках моего потерянного царства все выше и выше, знаю, что дом прячется там, за деревьями, но парк расступается и превращается в голое поле. Вдалеке — мимолетное видение — белый дом. Он удаляется, исчезает из глаз, скрывая свою тайну. Я знаю, что это только сон, стараюсь его удержать, найти знакомые картины, заглянуть хоть на мгновение в милое прошлое…
Возможно, что еще ребенком я знала, что ничего не исчезает бесследно; надо только сильно помнить! И складывались в детской голове слова, которые много позже вылились в стихи и музыку. Слова надежды, которая ищет свой путь:
Как вернутьсяМожно только удивляться тому, что, несмотря на все трудности, жизнь на «Георгии» скоро вошла в нормальную колею, потекла, полная, деятельная, богатая возможностями для нас — детей. Школа нас многому научила. Если даже наши преподаватели и не были профессионалами, то их культура и добросовестность вполне заменяли их неопытность. Они строго придерживались верного принципа воспитания — создавать интересы, соответствующие детскому миру.
Выбор книг, разговоры о прочитанном — наши родители очень за этим следили. Помню, как оживился папа, когда увидел в моих руках «La dame de Monsoreau».
Он живо и красочно восстановил французский двор XVI века, правда, через героев Александра Дюма и выходки Шико — придворного шута. Долго потом в моем воображении Франция была похожа на прекрасную Диану в ее парке Монсоро.
Валина мама — Полина Ивановна — тоже нам часто читала. До сих пор помню толстую книгу об Англии, которой она смогла нас заинтересовать.
Раз в неделю профессор Кожин, ассистент известного хирурга профессора Алексинского, читал нам Гоголя в большом зале адмиральского помещения. Его умение читать оставило у нас в памяти незабвенные картины великолепия украинских ночей, Днепра, казацкой удали и очарования вечеров на хуторе близ Диканьки.
С большим удовольствием собирались мы иногда в каюте Горбунцовых. Умостившись вокруг столика, мы ждали раздачу винограда. Были разные сорта: мускат, виноград из Корниша, из Раф-Рафа… Каждый из нас мог выбирать что хотел. Сам Горбунцов уже нашел себе работу в городке и мог позволить себе некоторые траты. Он был вдовец, один воспитывал двоих детей и не без основания полагал, что нашел удачный способ собирать нас почаще вокруг книги. Пока каждый из нас занимался своим виноградом, он читал нам Пушкина, вероятно рассказы. Особенно любили мы Дубровского.
Мы увлекались русской поэзией, знали множество стихов наизусть, с которыми не раз выступали на детских вечерах. Писали мы еще по старой орфографии, строго следуя программам дореволюционного времени.
Во втором классе мы начали учить латынь. Алмазов, взявшийся посвящать нас в тайны латинской грамматики, оказался менее страшным, чем мы предполагали.
Открытие математики, геометрии и алгебры было делом генерала Оглоблинского, который преподавал также в специальных классах Морского корпуса. Прозванный «богом девиации», [9] он оставил у своих учеников исключительное воспоминание. Даже преподавая в младших классах, он был всем понятен — настолько он всегда был ясным и точным.
9
Девиация — раздел астрономии.
Пению нас учила энергичная Вера Ивановна Зеленая. В молодости она училась музыке в Италии. Что касается гимнастики, то нас водили на бизертский стадион, где мы участвовали в состязаниях с учениками бизертских школ; общались с ними с симпатией, но скорее молча, так как французского языка еще не знали. Помню все же, как мы пытались разговаривать с хорошенькой девочкой нашего возраста, которую мы прозвали «Розовая» за ее милую улыбку и розовое платьице. Наши первые встречи с бизертскими школьниками были очень дружелюбными.