Блага земные

Тугушева Майя Павловна

— А теперь дайте подумать, — сказал Джейк.

— Ты подумай вот о чем: меня могут арестовать за пособничество и подстрекательство, — сказала Минди.

— Дашь ты мне спокойно подумать?!

— По твоей милости я могу родить ребенка в тюрьме, а из-за чего, я и понятия не имею.

— Ну хватит, Минди, — перебил Джейк. — На твоем месте каждый бы догадался, что к чему. Почему, по-твоему, дверца машины заперта на цепь?

— Для автогонок, конечно! Для автородео. Ты всегда запираешь дверцы на цепь, когда участвуешь в гонках.

— Но сейчас-то ведь никакие не гонки, — сказал. Джейк. Потом ткнул пальцем в зажигание. — Включай мотор.

— Куда мы

едем?

— Поищем, где можно разменять аккредитив Шарлотты. Банк, который открыт в пятницу вечером.

— Но…

— Ты что, не хочешь со мной ехать?

Минди завела мотор. Мы влились в поток машин. Все они двигались устало, неторопливо — мы словно влились в реку.

— Хочу есть, — объявила Минди.

— Потерпи немного, — сказал Джейк. Он съехал вниз на сиденье, безучастно глядя на проплывающие мимо вывески, — Как это понять? — спросил он у меня. — Этот Оливер такой был мировой парень, в колонии книги читал! Читал! Будто ему ни до чего и дела нет. А теперь взял и женился. Остепенился. Ребенка ждет. Постарел как, я и не узнал его. Но он-то меня сразу узнал. Не так уж я, видно, изменился.

— А мне он понравился, — заметила я.

— Ясное дело, — сказал Джейк. — Жаль беднягу.

— А по-моему, вовсе не плохо ему живется.

— Ты так говоришь потому, что ничего другого тебе не остается, — сказал Джейк. — Шарлотта замужем, — добавил он, обращаясь к Минди.

— Знаю, — отозвалась она.

— Ее муж — проповедник.

Минди затормозила у сигнала «стоп».

— Правильно я говорю? — спросил меня Джейк. — Я кивнула. Глаза мои были прикованы к неоновой рюмке с мартини: она мгновенно пустела и с такой быстротой наполнялась вновь.

— А сама она преподает в воскресной школе. Наставляет Молодежное братство, как сопротивляться соблазнам.

— Вранье, — сказала я.

— Они с мужем никогда не ссорятся, а обо всех своих бедах докладывают в молитвах самому господу богу.

— Ничего подобного, мы все время ссоримся.

— Правда?

— Конечно.

— Из-за чего?

— Не ваше дело, — огрызнулась я.

Как глупо, я готова была расплакаться. Ни с того ни с сего глаза наполнились слезами. Но я, конечно, сделала так, чтобы Джейк этого не увидел. Отвернулась к боковому стеклу. Слезы всегда раздражают меня, поэтому я заговорила громче обычного:

— Мы спорим из-за любого пустяка. Он вечно придирается ко мне. Обвиняет во всех смертных грехах. Говорит, что я… Упрекает в самых идиотских вещах. Однажды утром, например, он собирался в баптистский колледж, и я сказала: «Смотри не останься в дураках». Сказала просто так, без всякой задней мысли. А он запомнил на всю жизнь. Прошло уже пятнадцать лет! Он вечно выискивает какие-то задние мысли, которых у меня и в помине нет. Прошлым летом у них был Возрожденческий съезд, они проводят их каждый год. Разбивают большой шатер на поле, где запускают воздушных змеев. Сол вернулся оттуда мрачный, подавленный: но его словам, он не получил никакого удовольствия, не смог ничего воспринять, слышал, как я комментирую каждое слово проповедника. Но меня же там не было! А если бы и была, я бы ничего подобного себе не позволила. Я стараюсь держаться подальше от… Но Сол сказал: «Я слышал твой голос. Бесстрастный, невозмутимый голос. Ни одно слово проповеди не дошло до меня. Как мне справиться со всем этим?» Выходит, все дурное идет от меня? В его глазах я — олицетворение зла. Я ему говорю: «Послушай, чтобы быть хорошей женщиной, не обязательно состоять членом прихода „Святая Святых“. Я стараюсь изо всех сил. Разве я виновата, что не

верю в бога?» Никогда в него не верила, еще с семи лет, когда мне дали книгу библейских рассказов для детей, про этого завистливого бога, который вечно злобствует, и людям приходится приносить в жертву своих детей, и все всегда оказываются виноватыми. Мне это по поправилось. Понимаешь, не в том дело, что я но верю в бога. Иногда верю, а иногда нет, когда как. Беда вот в чем: не согласна я со всем этим. Но одобряю таких вещей. Лучше отойти в сторону. «Постараюсь прожить без всякой религии, — говорю. — А без веры в бога быть хорошим человеком гораздо трудное. Поставь мне по крайней мере пятерку за усердие»…

— Тогда почему же он так говорил о тебе по телевизору? — спросил Джейк.

Я с трудом оторвалась от своих мыслей.

— Что?

— Он сказал, что ты порядочная женщина.

— А… в самом деле? Не знаю, наверно, он имел в виду, что я никогда бы не ограбила банк.

— Тогда почему он так просто и не сказал, что ты никогда бы не ограбила банк? — возразил Джейк. — Он сказал, ты порядочная женщина.

Я посмотрела на него.

— Может, теперь, после твоего ухода, он смотрит на тебя иначе. Скорее всего, ты с самого начала не разобралась в нем. Может, он взаправду теперь думает, что ты хорошая, и мучается оттого, что ошибался. Тебе это когда-нибудь приходило в голову?

— Пожалуй, нет, — сказала я.

— Ох уж эти женщины! — воскликнул Джейк. — Не понимают самых простых вещей.

Мы ехали молча, по обеим сторонам аллеи фонари мерцали, как двойная нитка ожерелья из драгоценных камней.

Глава 14

Однажды осенним утром 1974 года я готовила Джиггзу какао и, стоя у кухонной раковины думала о своем.

— Мне что-то не по себе, Шарлотта, — сказала мама.

— Что? — Я протянула руку за ложкой.

— Я плохо себя чувствую.

— Может, это грипп?

— Думаю, дело серьезнее.

— Ясно. — Я стала усердно размешивать какао — пузырьки беспрестанно вращались по кругу. Потом сказала: — Да, ах да, врач. Покажем тебя врачу.

— Мне страшно идти к врачу, — сказала мама.

Я отложила ложку, пузырьки еще кружились, но все медленнее, медленнее. Я посмотрела на маму: она сидела на своем садовом стуле, обхватив руками живот. Вид у нее в самом деле был нездоровый. Лицо заострилось, глаза как-то приблизились друг к другу. И плечи опущены. Не поправилось мне это.

— Мама? — окликнула я.

— Что-то нехорошее со мной происходит, Шарлотта, — сказала она.

Я попросила Джулиана отвезти нас на машине к врачу. К вечеру за мамой захлопнулась больничная дверь; на следующий день, в восемь утра, ее прооперировали. Ожидая результата операции, я сидела на кушетке, обитой винилом, который прилипал к ногам. Когда появились доктор Портер и хирург, я вскочила, с трудом отклеившись от кушетки. Первым подошел хирург, его почему-то очень заинтересовал натюрморт, висящий на стене за моей спиной.

— Нам только и оставалось, что снова зашить ее, сказал он, глядя поверх моего плеча.

Мне не понравились эти слова. Сжимая в руках сумочку, я упрямо молчала.

— Других возможностей не было, — сказа доктор Портер. — Весьма сожалею, Шарлотта.

— Ничего, — сказала я.

— Это cancer, — пояснил хирург.

— Да, да, — сказала я. — Большое спасибо.

— Скоро можно будет к ней пройти, — добавил доктор Портер. — Вы здесь одна?

— Сейчас приедет Сол.