Благие намерения

Лукина Любовь Александровна

–  Да, конечно…

Сергей встал.

–  Володя, я… - Голос его пресекся.
– Я все верну… В течение года я все…

–  Да иди ты к черту, - хмурясь, проворчал Володя.
– Вернет он!.. Вот толкнешь первую картину за бугор - тогда и рассчитаемся…

Шутка, однако, далась ему с трудом: деньги - бог с ними, репутации было жалко… Сергей зажмурился и, чудом не налетев на косяк, вышел в коридор.

–  Фатиме привет… - мрачно проговорил Володя и тоже встал.

Курбаши не ответил. Он слушал, как обувается

в коридоре Сергей, - не попадая ногами в ботинки, обрывая шнурки и, кажется, даже всхлипывая.

–  Чубик, - негромко позвал Курбаши.
– Ты на тачке?

–  Ну!
– насторожившись, отозвался Володя.

–  Мой тебе совет: подбрось его до дому - видишь же, какой он… А еще лучше - пусть у тебя переночует. А то, знаешь, как бы он чего не натворил… Что-то у меня сердце не на месте…

ОТДАЙ МОЮ ПОСАДОЧНУЮ НОГУ!

И утопленник стучится

Под окном и у ворот.

А.С.Пушкин

Алеха Черепанов вышел к поселку со стороны водохранилища. Под обутыми в целлофановые пакеты валенками похлюпывал губчатый мартовский снег. Сзади остался заветный заливчик, издырявленный, как шумовка, а на дне рюкзачка лежали - стыдно признаться - три окунька да пяток красноперок. Был еще зобанчик, но его утащила ворона.

Дом Петра стоял на отшибе, отрезанный от поселка глубоким оврагом, через который переброшен был горбыльно-веревочный мосток с проволочными перилами. Если Петро, подай бог, окажется трезвым, то хочешь не хочешь, а придется по этому мостку перебираться на ту сторону и чапать аж до самой станции. В темноте.

Леха задержался у калитки и, сняв с плеча ледобур (отмахаться в случае чего от хозяйского Уркана), взялся за ржавое кольцо. Повернул со скрипом. Хриплого заполошного лая, как ни странно, не последовало, и, озадаченно пробормотав: "Сдох, что ли, наконец?.." - Леха вошел во двор.

Сделал несколько шагов и остановился. У пустой конуры на грязном снегу лежал обрывок цепи. В хлеву не было слышно шумных вздохов жующей Зорьки. И только на черных ребрах раздетой на зиму теплицы шуршали белесые клочья полиэтилена.

Смеркалось. В домишках за оврагом уже начинали вспыхивать окна. Алексей поднялся на крыльцо и, не обнаружив висячего замка, толкнул дверь. Заперто. Что это они так рано?..

–  Хозяева! Гостей принимаете?

Тишина.

Постучал, погремел щеколдой, прислушался. Такое впечатление, что в сенях кто-то был. Дышал.

–  Петро, ты, что ли?

За дверью перестали дышать. Потом хрипло осведомились:

–  Кто?

–  Да я это, я! Леха! Своих не узнаешь?

–  Леха… - недовольно повторили за дверью.
– Знаем мы таких Лех… А ну заругайся!

–  Чего?
– не понял тот.

–  Заругайся, говорю!

–

 Да иди ты!..
– рассвирепев, заорал Алексей.
– Котелок ты клепаный! К нему как к человеку пришли, а он!..

Леха плюнул, вскинул на плечо ледобур и хотел уже было сбежать с крыльца, как вдруг за дверью загремел засов и голос Петра проговорил торопливо:

–  Слышь… Я сейчас дверь приотворю, а ты давай входи, только по-быстрому…

Дверь действительно приоткрылась, из щели высунулась рука и, ухватив Алексея за плечо, втащила в отдающую перегаром темноту. Снова загремел засов.

–  Чего это ты?
– пораженно спросил Леха.
– Запил - и ворота запер?.. А баба где?

–  Баба?
– В темноте посопели.
– На хутор ушла… К матери…

–  А-а… - понимающе протянул мало что понявший Леха.
– А я вот мимо шел - дай, думаю, зайду… Веришь, за пять лет вторая рыбалка такая… Ну не берет ни на что, и все тут…

–  Ночевать хочешь?
– сообразительный в любом состоянии, спросил Петро.

–  Да как… - Леха смутился.
– Вижу: к поезду не успеваю, а на станции утра ждать - тоже, сам понимаешь…

–  Ну заходь… - как-то не по-доброму радостно разрешил Петро и, хрустнув в темноте ревматическими суставами, плоскостопо протопал в хату. Леха двинулся за ним и тут же лобызнулся с косяком - аж зубы лязгнули.

–  Да что ж у тебя так темно-то?!

Действительно, в доме вместо полагающихся вечерних сумерек стояла все та же кромешная чернота, что и в сенях.

–  Сейчас-сейчас… - бормотал где-то неподалеку Петро.
– Свечку запалим, посветлей будет…

–  Провода оборвало?
– поинтересовался Леха, скидывая наугад рюкзак и ледобур.
– Так, вроде, ветра не было…

Вместо ответа Петро чиркнул спичкой и затеплил свечу. Масляно-желтый огонек задышал, подрос и явил хозяина хаты во всей его красе. Коренастый угрюмый Петро и при дневном-то освещении выглядел диковато, а уж теперь, при свечке, он и вовсе напоминал небритого и озабоченного упыря.

Леха стянул мокрую шапку и огляделся. Разгром в хате был ужасающий. Окно завешено байковым одеялом, в углу - толстая, как виселица, рукоять знаменитого черпака, которым Петро всю зиму греб мотыль на продажу. Видимо, баба ушла на хутор к матери не сегодня и не вчера.

Размотав бечевки, Леха снял с валенок целлофановые пакеты, а сами валенки определил вместе с шапкой к печке - сушиться. Туда же отправил и ватник. Хозяин тем временем слазил под стол и извлек оттуда две трехлитровые банки: одну - с огурцами, другую - известно с чем. Та, что известно с чем, была уже опорожнена на четверть.

–  Спятил?
– сказал Леха.
– Куда столько? Стаканчик приму для сугреву - и все, и прилягу…

–  Приляжь-приляжь… - ухмыляясь, бормотал Петро.
– Где приляжешь, там и вскочишь… А то что ж я: все один да один…