Благие намерения

Лукина Любовь Александровна

"Горячка у него, что ли?" - с неудовольствием подумал Леха и, подхватив с пола рюкзак, отнес в сени, на холод. Возвращаясь, машинально щелкнул выключателем.

Вспыхнуло электричество.

–  Потуши!
– испуганно закричал Петро. Белки его дико выкаченных глаз были подернуты кровавыми прожилками.

Леха опешил и выключил, спорить не стал. Какая ему, в конце концов, разница! Ночевать пустили - и ладно…

–  Ишь, раздухарился… - бормотал Петро, наполняя всклень два некрупных граненых стаканчика.
– Светом щелкает…

Решив

ничему больше не удивляться, Алексей подсел к столу и выловил ложкой огурец.

–  Давай, Леха, - с неожиданным надрывом сказал хозяин. Глаза - неподвижные, в зрачках - по свечке.
– Дерябнем для храбрости…

Почему для храбрости, Леха не уразумел. Дерябнули. Первач был убойной силы. Пока Алексей давился огурцом, Петро успел разлить по второй. В ответ на протестующее мычание гостя сказал, насупившись:

–  Ничего-ничего… Сейчас сало принесу…

Привстал с табуретки и снова сел, хрустнув суставами особенно громко.

–  Идет… - плачуще проговорил он.
– Ну точно - идет… Углядел-таки… Надо тебе было включать!..

–  Кто?

Петро не ответил - слушал, что происходит снаружи.

–  На крыльцо подымается… - сообщил он хриплым шепотом, и в этот миг в сенях осторожно стукнула щеколда.

–  Открыть?

Петро вздрогнул. Мерцающая дробинка пота сорвалась струйкой по виску и увязла в щетине.

–  Я те открою!..
– придушенно пригрозил он.

Кто-то потоптался на крыльце, еще раз потрогал щеколду, потом сошел вниз и сделал несколько шагов по хрупкому, подмерзшему к ночи снегу. Остановился у занавешенного одеялом окна.

–  Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!..
– раздался откуда-то из-под земли низкий с подвыванием голос.

Леха подскочил, свалил стаканчик, едва не опрокинул свечку.

–  Что это?!

Петро молчал, бессмысленно уставясь на растекшуюся по клеенке жидкость. Губы его беззвучно шевелились.

–  Чего льешь-то!..
– мрачно выговорил он наконец.
– Добро переводишь…

–  Отда-ай мою паса-адочную но-огу-у!..
– еще жутче провыло из печки.

Леха слетел с табурета и схватил ледобур.

–  Да сиди ты… - буркнул Петро, снова снимая пластмассовую крышку с трехлитровой банки.
– Ничего он нам не сделает… Прав не имеет, понял?.. Так, попугает чуток…

Ничего не понимающий Леха вернулся было к столу и тут же шарахнулся вновь, потому что одеяло на окне всколыхнулось.

–  Сейчас сбросит… - с содроганием предупредил Петро. Лехин стаканчик он наполнил, однако, не пролив ни капли.

Серое байковое одеяло с треугольными подпалинами от утюга вздувалось, ходило ходуном и наконец сорвалось, повисло на одном гвозде. Лунный свет отчеркнул вертикальные части рамы. Двор за окном лежал, утопленный наполовину в густую тень, из которой торчал остов теплицы с шевелящимися обрывками полиэтилена.

Затем с той стороны над подоконником всплыла треугольная зеленоватая голова на тонкой шее. Алексей ахнул. Выпуклые, как мыльные

пузыри, глаза мерцали холодным лунным светом. Две лягушачьи лапы бесшумно зашарили по стеклу.

–  Кто это?
– выпершил Леха, заслоняясь от видения ледобуром.

–  Кто-то… - недовольно сказал Петро.
– Инопланетян!..

–  Кто-о?!

–  Инопланетян, - повторил Петро еще суровее.
– Газет, что ли, не читаешь?

–  Слушай, а чего ему надо?
– еле выговорил насмерть перепуганный Леха.

–  Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!..
– простонало уже где-то на чердаке.

Петро передернуло.

–  Под покойника, сволочь, работает, - пожаловался он.
– Знает, чем достать… Я ж их, покойников, с детства боюсь.
– Взболтнул щетинистыми щеками и повернулся к Лехе.
– Да ты садись, чего стоять-то?.. Брось ледобур! Брось, говорю… Я вон тоже поначалу с дрыном сидел… - И Петро кивнул на рукоятку черпака в углу.

Во дворе трепыхались посеребренные луной обрывки полиэтилена. Инопланетянина видно не было. Леха бочком подобрался к табуретке и присел, прислонив ледобур к столу. Оглушил залпом стаканчик и, вздрогнув, оглянулся на окно.

–  Ты, главное, не бойся, - сипло поучал Петро.
– В дом он не войдет, не положено… Я это уже на третий день понял…

–  Отдай!
– внятно и почти без подвывания потребовал голос.

–  Не брал я твою ногу!
– заорал Петро в потолок.
– Вот привязался, лупоглазый!..
– в сердцах сказал он Лехе.
– Уперся, как баран рогом: отдай да отдай…

–  А что за нога-то?
– шепотом спросил Леха.

–  Да подпорку у него кто-то с летающей тарелки свинтил, - нехотя пояснил Петро.
– А я как раз мимо проходил - так он, видать, на меня подумал…

–  Отдай-й-й!..
– задребезжало в стеклах.

–  Ишь как по-нашему чешет!..
– оторопело заметил Леха.

–  Научился… - сквозь зубы отвечал ему Петро.
– За две-то недели! Только вот матом пока не может - не получается… Давай-ка еще… для храбрости…

–  Не отдашь?
– с угрозой спросил голос.

Петро заерзал.

–  Сейчас кантовать начнет, - не совсем понятно предупредил он.
– Ты только это… Ты не двигайся… Это все так - видимость одна… - И, подозрительно поглядев на Леху, переставил со стола на пол наиболее ценную из банок.

Дом крякнул, шевельнулся на фундаменте и вдруг с треском накренился, явно приподнимаемый за угол. Вытаращив глаза, Леха ухватился обеими руками за края столешницы.

На минуту пол замер в крутом наклоне, и было совершенно непонятно, как это они вместе со столом, табуретками, банками, ледобуром и прочим до сих пор не въехали в оказавшуюся под ними печь.

–  А потом еще на трубу поставит, - нервно предрек Петро, и действительно - после короткой паузы хата вновь заскрипела и перепрокинулась окончательно. Теперь они сидели вниз головами, пол стал потолком, и пламя свечи тянулось книзу.